На «Горьком» вышла рецензия доцента факультета истории искусств ЕУСПб Киры Долининой на мемуары Ирины Антоновой (АСТ, 2021).
Ирина Антонова — бывший директор ГМИИ им. А. С. Пушкина, возглавлявшая музей более полувека. В 2020 году она скончалась в возрасте 98 лет, а в этом, 2021 году, издательство АСТ выпустило книгу ее воспоминаний.
Приводим отрывок из рецензии:
Эта книга должна была появиться сейчас или несколько позже просто потому, что не может же быть, чтобы у такого знаменитого человека, дожившего аж до 98 лет, не было мемуаров. И вот они увидели свет. 256 страниц, из которых только 124 занимает собственно текст Ирины Антоновой (1922—2020). Вышедший из-под ее пера или записанный с ее голоса — мы не знаем. Стилистически это не определяется: стиль и есть главное потрясение от этого текста. Короткие предложения. Минимум метафор и иных красот. Минимум распространенных предложений. Ритмично однообразное повествование, композиционный рисунок которого на протяжении всего текста почти не нарушается. Все звучит четко, как стук ее каблуков по пустым музейным залам. Ничего личного не проскальзывает даже тогда, когда речь идет о самом что ни на есть личном — о маме, о любви, о муже, с которым она прожила 64 года, о тяжело больном сыне-инвалиде. Интонация не меняется. На всю книгу (то есть по сути на всю жизнь) приходится только два случая, когда тональность чуть меняется: в коротеньком мемуаре о первой школьной безответной любви и в едва ли не самой многословной главе о последней мечте бывшего уже директора ГМИИ имени Пушкина — Музее нового западного искусства (ГМНЗИ). После вброшенных в не желающую ее слышать пустоту слов о необходимости восстановить великий московский музей повествование обрывается. В сноске сказано, что его «прервал ее уход».
Что не так с этой книгой? Вроде бы она написана по всем законам жанра — от предков к родителям, школа, «мои университеты», война, первое и, как оказалось, единственное на всю жизнь место работы, муж, встречи с замечательными людьми. Но что-то не сложилось. Собственно, проблема в голосе автора — он замораживает. Обо всем рассказывается сквозь зубы. Так Антонова говорила с журналистами — ни одного лишнего слова, все формулировки продуманы заранее. Хорошо знавшие Ирину Александровну знали и иную ее речь: когда она кричала на подчиненных, унижала, пресекала любые попытки вступить с ней в спор; когда, наоборот, расточала светский елей: казалось, нет более милой и заинтересованной в тебе особы; когда держала речи на вернисажах и конференциях (об искусстве в советском искусствознании принято говорить долго, со вздохами и очень витиевато); ну и когда садилась на любимый конек и раз за разом отстаивала свою идею фикс о восстановлении ГМНЗИ — тут ее было не остановить никакими силами. Но для мемуаров она выбрала самый протокольный из вариантов, просеянный через постоянную самоцензуру, по законам которой лучше сказать меньше, чем выложить лишнее.
Лишним оказывается очень многое — прежде всего, история ее семьи. Если в первой же главе появляются «дорогие для меня тени — мои мать и отец», то уже в следующей оказывается, что даже о них «скромные получились воспоминания». Ирина Александровна описывает историю своих предков через отрицание — она практически ничего о них не знает. Не интересовалась, не спрашивала, не искала, не хотела знать. Ее мама родилась в ортодоксальной еврейской семье в Литве, потом они переехали в Харьков. Девочкой Антонова несколько раз видела своего деда: «бородатый, корпулентный, очень величественный еврей». Бабушка с маминой стороны хоть и была жива до войны, но не приезжала к дочери в Москву ни разу. Были еще дядья и тетя. Тетя Мина выжила, оказалась в Екатеринбурге. О том, что стало с остальной частью семьи (на Украине, в войну, с евреями?..) — ни слова, как сгинули. Они, скорее всего, и сгинули, но неплохо устроившимся в Москве родственникам знать (или все-таки говорить с детьми?) об этом не хотелось. Отец Антоновой был родом из-под Смоленска, но вся семья оказалась в Ленинграде, дедушка и сестры отца работали на ткацкой фабрике. Второго дедушку она видела несколько раз в детстве, описывает его по фотографии: «тоже бородатый, но с чисто русской внешностью человек с пронзительным взглядом».
Разительное сходство/несходство двух своих дедов она видит и иронию истории в этом соединении кровей отмечает. Но на этом как бы ставит точку: ей, заполнившей за годы море официальных анкет, в которых могли быть пункты вроде «девичья фамилия вашей бабушки», не говоря уже о национальности предков, как раз на глубину до бабушек-дедушек окунаться в историю совершенно не хочется. Эта советская печать, не вытравляемая из тех, у кого в пятом пункте кого-нибудь из предков значилось «еврей», у Антоновой в мемуарах не облечена в слова, и хотя еврейство матери не скрывается, но сплошные фигуры умолчания в воспоминаниях о семье — родом оттуда. Более того, она «удивляется» сама себе: «Часто думаю: почему я не расспросила маму о том, как она жила, о ее детстве, о юности? Я даже не знаю, как она училась, чем увлекалась в гимназии, в консерватории...» И тут же объясняет это нелюбопытство «свойством, присущем юности», когда кажется, что все еще успеешь и родители всегда будут рядом. Это, конечно, так и есть, мы все этим грешим. Вот только мать Ирины Александровны дожила до 100 лет, жили они с семьей дочери вместе, и списать все эти незаданные вопросы на «юность» никак не получается.
В этом сюжете ярче всего, может быть, проявляется тотальная недосказанность, которая отличает всю эту книгу воспоминаний. Иногда Антонова суховато, но вспоминает какие-то моменты из детства, которые именно в силу «детскости» выходят у нее живее остальных. Главный такой сюжет, о котором она часто вспоминала в многочисленных своих интервью, — уход из семьи отца. Потом он вернется, со сводной сестрой Галиной Ирина Александровна будет в хороших отношениях, но простить отцу слезы матери и свое одиночество среди родительских проблем не сможет, хотя и скажет об отце: «он был достойным человеком: собранным, преданным делу, работе, товарищам (кстати, товарищи его любили), ответственным, серьезным, настоящим».
Полная версия материала доступна на «Горьком».
Фото: Pixabay
