Страна или бензоколонка? Опыт критической теории супер-экстрактивного государства

 
10.06.2014
 
Университет
 
Александр Эткинд

В пятницу, 30 мая, в ЕУСПб состоялась публичная лекция историка культуры Александра Эткинда о понятии суперэкстрактивного государства.

Профессор Эткинд начал своё выступление со слова о том, что на настоящий момент происходит рост интереса к политической экономии. История, миновав предсказанный ей конец, переживает возращение, однако уже в рамках другого капитализма, а не того, о котором говорили классики. Они не знали, какое значение могут приобрести природные ресурсы и сырьё.

Если посмотреть как на российский, так и на международный рынок, то суммарная стоимость организаций, занимающихся обработкой сырья, приближается к стоимости организаций финансового сектора. Дух Маркса, узнав о роли природного сырья в высокотехнологичном мире, удивился бы и был бы поражён. Для него, как и для Адама Смита, значение сырья было непонятно, поскольку в то время сырьё поставлялось из удаленных колоний.

Экономист Пикетти на сходный вопрос ответил бы, что все акции, будь то связанные с финансовым сектором или сырьевым, одинаково ликвидны, и поэтому разницы между ними нет. Но с точки зрения политической экономии всё иначе.

Идея сырьевого, или ресурсного проклятия достаточно известна, в том числе под названием «голландской болезни», отсылающей к процессам, начавшимся после того, как на территории Нидерландов были открыты месторождения ресурсов. С этой идеей связана и практика стерилизации денег от сырьевой зависимости. В 21 веке происходит дальнейшее развитие сырьевой зависимости, которое приводит к демодернизации. Примером здесь является Россия, с её слабыми правами собственности и прочими «плохими» институтами, и это можно назвать уже не голландской, а русской болезнью, которая, тем не менее, существует во многих частях мира. Именно поэтому её можно изучать с точки зрения транснациональной истории, глобально изучая проблемы демодернизации по причине ресурсного богатства. Этому посвящена книга, которую сейчас пишет Александр Эткинд.

Что за проблемы вызывает ресурсное богатство? Одной из попыток изучить их в контексте институциональной экономики принадлежит Асемоглу и Робинсону в их книге «Why nations fail?». В ней они проводят различия между экстрактивными и инклюзивными государствами.
В первом типе государств аппарат насилия не позволяет обычным людям попадать в элиты, как, например, было в российской экономике 19 века с её крепостным правом. Элита в таком государстве хищническая и не всегда эффективная, но такой строй обеспечивает полную занятость населения.
В инклюзивных государствах же нет сословной иерархии, есть меритократия, когда в элиту попадают по своим способностям и успехам. Однако насколько это в реальности работает? По словам выступающего, больше половины студентов попадают в Кембридж из частных школ, в которых, в свою очередь, учится лишь 8% населения. Сделать образование полностью инклюзивным не получается. Считается, что только инклюзивное государство способно обеспечить долгосрочный экономический рост. Кризисы же связаны с реалиями экстрактивных государств.

По мнению Эткинда, Асемоглу и Робинсон смешивают два подвида экстрактивных государств – аграрное, с полной занятостью населения, и противоположное ему суперэкстрактивное, основанное на природных ресурсах.

Допустим, что существует природный ресурс, который можно добывать только в одном месте на земле, на территории определенного государства. Трудовая теория стоимости не работает, поскольку цена на этот ресурс зависит не от потраченного на добычу труда, а от внешнего рынка и количества ресурса самого по себе. У государства, в таком случае, нет мотивов развивать общественные институты, поскольку его доход не зависит от населения и доходов, которое он приносит. Государство зависит только от того, как перераспределяются доходы от ресурса. Оно сталкивается со множеством врагов, готовых посягнуть на этот ресурс, и издержками по поддержанию безопасности. Рост экономики в таком государстве происходит не благодаря знаниям.

В такой системе элита эксплуатирует ресурсы без участия населения. В России лишь 2% заняты в добыче и транспортировке нефти и газа, но они обеспечивают 2/3 государственного бюджета. Это создаёт огромный социальный дисбаланс: в Москве, по подсчётам, работник нефтяной промышленности копит на квартиру 8 лет, в то время как медсестра – 50 лет.

Другая группа граждан в модели, которая в России составляет 4% населения, обеспечивает безопасность – безопасность ресурсов и элиты. Государство, будучи зависимым от этой группы, инкорпорирует её в себя. Вдобавок, существует бюрократическая система перераспределения, которая оставляет себе долю от добычи и продажи природных ресурсов.

Если посмотреть на соседнее инклюзивное государство без ресурсов, то в нем богатство страны создаётся её гражданами – их трудом вообще. В этих условиях главным способом пополнения бюджета становятся налоги, и поэтому государство заинтересовано в благосостоянии своих граждан. В суперэкстрактивном же государстве граждане являются избыточными. В нём работают не институт налогообложения, а прямая рента. Налогоплательщики не могут контролировать правительство. Государственный промысел требует мало труда, поэтому формы протеста, такие, как забастовки, не работают. Богатство государства не зависит от благосостояния и здоровья населения, поэтому государство предлагает населению субсидии, которые стремится сократить всеми способами.

Так формируется особый институт биополитики, где население убывает не вследствие систематического истребления, а просто оттого, что оно никому не нужно. Чем больше государство полагается на природные ресурсы, тем менее для него важен человеческий капитал. Таким образом, различия между видами сырья на территории страны могут предопределять политические особенности этих стран. Здесь мог бы быть применена теоретическая рамка Бруно Латура.

Первый такой пример – Россия. Меха и деготь в допетровский период сильно отличались от добычи зерна во время Российской империи. В первом случае главной была задача транспортировки, во втором – уже задача интенсивности труда.

Второй пример – последствия перехода от угля к нефти в качестве главных энергоносителей, которые показал в своих работах Тимоти Митчелл. Уголь распределен относительно равномерно по земной поверхности, и его месторождения всегда были близки к местам скопления населения. Его добыча была связана с солидарностью между работниками, и поэтому забастовки могли парализовывать целые экономики, что стало главным в марксистской идее пролетариата. Напротив, нефть и газ, с одной стороны, удалены от городом, с другой стороны – они требуют меньше специалистов, которые разрознены между собой, и забастовки у них почти невозможны.

В экономике угля главное – его добыча, в экономике нефти и газа – их транспортировка. Танкеры и трубопроводы уязвимы для врагов, называемых пиратами на море и террористами на суше, поэтому центральной фигурой становится охранник.
Для России, по мнению Эткинда, хорошим объектом для сравнения являются Украина и Польша: они не богаты природными ресурсами, но зависят от угля, будучи крупнейшими производителями и экспортерами на Восточной Европе.

Говоря о труде и капитале, нельзя игнорировать знания. Добыча углеводородов требует сложных знаний и технологий. Они были в СССР, но их становится всё меньше в постсоветской России, и это связано скорее с идеологическими, а не экономическими причинами. СССР делал инвестиции в науку и образование для того, чтобы не зависеть от западных стран. Теперь позиция иная, и совместное действие идеологии и политической экономии и является причиной деградации российской науки и образования.

Различение между ресурсозависимым и трудозависимым государством можно представить как игру двух участников, в которой один (ресурсозависимое государство) продаёт, а другой (трудозависимое) покупает ресурсы. Второй участник волнуется о прогрессе и развитии общественных благ, первый может подражать второму, но в целом склонен угнетать своё население. Элита первого государства не доверяет хранение благ своей стране, поэтому держит депозиты в трудозависимом государстве, там живут их семьи и решаются конфликты. Парадоксальным образом, элита ресурсозависимого государства поддерживает публичные блага и институты в другом государстве.

В этой игре существует равновесие до тех пор, пока продолжается мир и торговля между двумя государствами. Цены на ресурсы растут, но трудозависимое государство получает свои деньги обратно за счёт отдачи элиты другой страны, что приводит к выигрышному для обеих стран обмену.
Что может разрушить этот баланс? Во-первых, постепенное истощение природного ресурса. Цена на него может подняться настолько высоко, что трудозависимое государство придумывает замещение, что, по-видимому, может произойти со сланцем и газом. Во-вторых, внутренние механизмы. Филипп Чапковский предположил, что отток капитала из ресурсозависимых стран не может регулироваться – суверен не может контролировать самого себя. Результатом становится серия кризисов, устанавливающих новый баланс.

Можно расширить эту ситуацию, включив и третьего игрока – страну, в которой нет ни ресурсов, ни труда (например, Украину). Два игрока будут конкурировать за третье государство, пытаясь превратить его в свою копию. Соревнование в колонизации и сдерживании приводит к конфликту между двумя игроками. Возможно, что для социальных исследователей в скором времени будет достаточно данных для такого анализа.

***

После выступления последовала сессия комментариев и вопросов и ответов. Первый из них, обобщенный ректором Олегом Хархординым, касался того, какие государства попадают в рамку теории суперэкстрактивного государства. По словам автора, большинство стран мира, в том числе государства арабского востока, Нигерия и Бразилия. Бахрейн и Катар являются специфичными случаями, поскольку в них существует разделение населения на граждан и на крепостную силу без прав гражданства.

Никита Ломагин, директор программы ENERPO, выступил с развернутым критическим комментарием. По его мнению, в современной России можно наблюдать всё большее вовлечение трудовых ресурсов в экономику, связанное, в том числе, с истощением прошлых запасов природных ресурсов. Освоение арктических шлейфов – один из масштабных примеров, требующих всё большего количества высококвалифицированных кадров. Более того, как отметил комментатор, в условиях глобальной конкурентной среды всё происходит не так, как в Средние века. Существует давление конкурентов и глобальных организаций. Хотя статистика и неполна на этот счёт, но с момента 2002 года в России произошло двукратное увеличение вложений в НИОКР. Большие запасы трудноизвлекаемой нефти требуют новых технологий, новых инженеров, нового законодательства и, соответственно, определенного числа подготовленных юристов. Нельзя игнорировать и политические амбиции, которые, вместе с идеей «Великой России», требуют определенного развития – растущего населения, квалифицированной армии и так далее. В общем, проблема более сложная, чем кажется, и требует серьезных эмпирических исследований.

Алексей Кнорре