Ольга Бычкова о доверии к ученым и авторитете науки

 
03.06.2019
 
Университет
 
Ольга Бычкова
 
Европейский в медиа

Ольга Бычкова дала комментарий «Теориям и практикам»» о верификации научных исследований, экспертизе и авторитете в науке и академическом сообществе. Читайте материал «ВАК или институт репутации: как работает экспертиза внутри академического сообщества».

 

Ольга Бычкова: Долгое время то, является знание научным или нет, определялось принадлежностью его производителей к научно-исследовательским институтам, университетам и т. д. Тогда считалось, что ученые — особые люди: они долго учатся, как познавать природу, получают степень, а с ней право и власть говорить об истине. Науке и технике верили полностью. Почему бы и нет, если они приносили людям полезные и удобные вещи — самолеты, автомобили, эффективные лекарства и даже отлично работающую канализацию в доме.

После Второй мировой появляются социальные течения, которые обращают внимание на то, что наука производит не только благо. В основном говорили про газовые камеры и атомные бомбы, но и медицина вызывала немало вопросов. Взять хотя бы знаменитое американское «исследование Таскиги». В 1932 году ученые из Службы общественного здравоохранения США штата Алабама набрали добровольцев, зараженных сифилисом, чтобы изучать на них все стадии заболевания. Сначала их лечили доступными на тот момент препаратами, включая ртутные мази. К 1947 году пенициллин стал стандартным методом лечения сифилиса, однако больным об этом не сообщили. Их продолжали лечить старым способом и следили, чтобы участники эксперимента не получали доступ к лекарствам в других местах. В 1972 году журналисты узнали об эксперименте и широко осветили его в СМИ. Такие истории поставили важные вопросы.

Можем ли мы верить ученым? Действительно ли они объективны в своих поисках правды и производят ли истину?

В 1960–70-е годы эти проблемы волновали как социальных активистов, так и людей внутри академии. Появились междисциплинарная область — социальные исследования науки и технологий (STS, Science and Technology Studies), в рамках которой пытались осмыслить и объяснить производство научного и инженерного знаний. Представители этого направления обратили внимание, что мы воспринимаем институт науки и самих ученых как что-то незыблемое. Например, исследователей, из-за того что они владеют множеством знаний, допускают до высказываний в сферах, в которых они напрямую не специализируются. В такой логике вполне допустимо, что доктор экономических наук рассуждает об истории или социологии, а кандидат биологических наук высказывается по философским вопросам.

STS показали, что верить ученым особо нельзя.

Попав в лабораторию или университет, мы увидим, что исследователи в белых халатах не столько познают истину или природу, как это кажется обывателю, сколько ведут вполне реальные войны за научные факты. Один из самых известных теоретиков в этой области Бруно Латур провел пару лет в лаборатории Института Салка в Калифорнии и пришел к выводу, что ученые конструируют научные факты. Все законы, которые мы полагаем объективными, на самом деле утвердились в результате войны между разными школами, которая включала борьбу за спонсоров, доверие публики и т. д. При таком подходе утверждать, что ученые производят истину и правду и являются единственными участниками подобного производства, оказывается очень проблематично.

К похожим аргументам прибегали и представители второй лиги STS, которая по иронии имела такую же аббревиатуру STS, но расшифровывалась как Science, Technology and Society. В эту группу входили как сами исследователи, обращающие внимание на социальные последствия науки и технологий (например, американский политолог Лэнгдон Виннер), так и социальные активисты, занимающиеся правами потребителей (например, известный американский активист Ральф Нейдер). Эти люди показали, что сегодня мы оказались в ситуации, когда ученые все еще производят истину, но публика верит им гораздо меньше, потому что знает, что исследователи могут скрывать отрицательные стороны своих открытий или не задумываться о них, пока не ударят по голове.

За 50 лет попыток понять, как работает наука, мы оказались перед разобранным черным ящиком и не очень знаем, что с ним делать дальше. Хотя

западные исследователи считают, что в ситуации очевидной демократизации научного знания наша задача — продумать конкретные процедуры для расширения поля экспертизы.

Если раньше все решали ученые, то сегодня к производству истины и процессу принятия решений имеют доступ намного больше людей. И наша задача — понять, каким образом организовать их участие. Как принимать решения, основываясь на научном знании до того, как среди самих ученых сформировался научный консенсус? Кого стоит допускать до принятия решений и что должно стать критерием подобного доступа?

Но решение о расширенном участии — палка о двух концах, потому что ученым нужно время, пока устаканятся дебаты внутри академического сообщества, прежде чем допускать туда кого-то еще. Раньше публика знакомилась со знанием через учебники или энциклопедии — в очищенном и рафинированном виде. Сегодня, как пишут Гарри Коллинз и Питер Эванс, общественность получила доступ к ранее закрытой сфере производства научного знания и обнаружила там драки за деньги, позиции, публикации и огромное количество противоречивой информации. Взять хотя бы климатические изменения, которые сегодня на слуху. В своих недавних работах Латур показывает, что разобраться, кто прав, часто невозможно даже для специалистов, не говоря про обывателей. Конечно, ученые этим очень недовольны, но ящик Пандоры уже открыт, его содержимое видно публике, и его вряд ли получится закрыть.

изображение: Getty Images