КРАСКИ ЗАМЕШАНЫ НА НОСТАЛЬГИИ

 
10.04.2017
 
Университет
 
Илья Доронченков
 
Европейский в медиа

Интервью декана факультета истории искусств ЕУСПб Ильи Аскольдовича Доронченкова газете Санкт-Петербургские Ведомости.

Не скажешь, что в Петербурге мало внимания уделяют современному искусству. Только в Эрмитаже в последние годы прошло несколько выставок современных художников - от дадаистов во главе с Марселем Дюшаном до английских провокаторов братьев Чепмен и Яна Фабра, экспозиция которого закрывается буквально на днях. Некоторые из них сопровождались скандалами. Выяснилось, что в нашем городе многие люди не любят и не понимают современное искусство.

О том, что можно считать современным искусством, почему оно так часто вызывает неприятие и как помочь зрителям если не полюбить, то хотя бы понять его язык, рассказывает наш гость.

- Для начала помогите разобраться в терминологии: что же считать современным искусством?

- Ответ на этот вопрос во многом зависит от того, какую позицию занимаешь ты сам. Понятно, что художники, которые не работают кисточками и красками, а создают инсталляции, хеппенинги, перформансы и прочие произведения все еще нетрадиционных для нашей страны форм, мыслят себя как современные. Но уверен, что и те, которые выставляются на Большой Морской, тоже сочтут себя современными художниками.

Важно, что мы понимаем под современностью. И у меня нет однозначного ответа. Есть вероятность, что в традиционной манере, маслом на холсте, можно создать вещи, которые будут вполне современными, то есть будут говорить о нашей жизни, о наших проблемах, как внешних, так и внутренних, языком, беспокоящим нас, заставляющим переживать и думать. Для этого вовсе не обязательно создавать, к примеру, инсталляцию из проволоки.

Но я хочу вспомнить тут слова русского искусствоведа Владимира Вейдле, прожившего большую часть жизни в Париже и своими глазами видевшего трансформацию искусства современности, которая вовсе не вызывала у него энтузиазма. В 1960-е годы он хорошо сказал, что тревожит не обилие произведений абстракционизма и поп-арта, а отсутствие вещей, созданных в традиционном духе, которые по своим качествам были бы на уровне великой живописи XVII - XIX веков.

- А вот некоторые ваши коллеги, именитые арт-критики, считают, что художники, которые пишут сейчас в традиционной реалистической манере, входят в тот же разряд, что и ремесленники, мастера, которые занимаются ремеслами Палеха, Хохломы, Гжели.

- Эта провокационная мысль оставляет за бортом огромное количество частных случаев. Если мы поглядим на то, что происходит сейчас в музейном и коллекционном мире, то увидим, что традиционная реалистическая манера в высшей степени востребована. Интерес к реалистическому искусству, как старому, так и относительно новому, налицо - начиная от Валентина Серова и Айвазовского и заканчивая выставками сталинской живописи, любовно сделанными различными музеями.

- Почему так?

- Переживаемый нами период замешан в большой степени на ностальгии. А для нашего поколения предмет ностальгии - это позднее советское время. И живопись того времени, которую мы с вами, когда учились в Академии художеств, воспринимали как игру в поддавки с режимом, сейчас зачастую начинает приобретать смысл, который не был ей присущ раньше.

- Какой именно?

- На мой взгляд, достаточно хорошая изобразительная продукция середины и конца XX века, созданная в русле широкого понятого реализма и соцреализма, начинает приобретать статус искусства если не вечного, то занимающего определенную музейную нишу. Этот процесс понятен не только с точки зрения искусствоведения, но и «социологии», ведь несколько поколений людей в нашей стране воспитаны на реалистической традиции.

Русское общество все еще очень консервативно по своим художественным вкусам. Если мы попросим человека, который ходит в музеи и интересуется искусством, назвать десять лучших картин русских художников, я почти уверен, что восемь из них будут работы передвижников, Карла Брюллова и Александра Иванова. Быть может, туда попадет Малевич, но только в силу своей тотальной известности.

- При таких вкусах большинства стоит ли удивляться, что выставки современных художников так часто вызывают неприятие, а порой и скандалы?

- Подобное происходило не только в наше время. Так бывало всегда, когда в консервативную художественную традицию вторгался новый изобразительный язык. На рубеже XIX - XX веков таким языком был импрессионизм и постимпрессионизм. Можно вспомнить, как Владимир Маковский публично упрекал Павла Третьякова, который купил «Девочку, освещенную солнцем» Валентина Серова, в том, что он «прививает своей галерее сифилис» (который был известен как «французская болезнь» - прозрачный намек на импрессионистический характер полотна Серова). Или сравнительно недавний скандал, когда в 1999 году в Бруклинском музее в Нью-Йорке открылась выставка «Сенсация», представляющая творчество группы «Молодые британские художники» - от Дэмиена Херста до братьев Чепмен. Против нее резко выступил тогдашний мэр города Рудольф Джулиани и потребовал ее закрыть как кощунственную и оскорбляющую мораль.

- Но Джулиани ведь не смог этого сделать.

- Не смог. Из-за большой серьезной кампании американских интеллектуалов, поднявшихся на защиту свободы художественного высказывания.

- Америка, на наш взгляд, довольно пуританская страна. Но ведь и в просвещенной и толерантной Европе случаются скандалы. Насколько мы знаем, во Франции были протесты против выставки Яна Фабра в Лувре. Не только у нас.

- Ситуация, с которой мы столкнулись в связи с выставкой Фабра, может произойти где угодно. И все же большинство стран прошло испытание современным искусством. Хотя я подозреваю, что сторонников традиционной живописи везде много. Так получилось, что я посмотрел выставку Фабра, когда уже пошла волна протестов. Не скажу, что я большой поклонник этого художника, но, пройдя выставку, я задавал себе вопрос: а из-за чего весь сыр-бор?

- И из-за чего же, по-вашему?

- На мой взгляд, если бы эта выставка случилась в какой-нибудь галерее или музее современного искусства, она бы не вызвала и сотой доли протеста. Дело, мне кажется, даже не в том, что использованы чучела погибших на дорогах собак и кошек, а в том, что они помещены в «сакральное» пространство главного музея России. А этот музей - так уж повелось - каждый соотечественник ощущает своей собственностью и считает вправе указывать его сотрудникам, вплоть до директора, что им можно, а чего нельзя. На месте Фабра могли быть другие художники из числа тех, кто играет со стереотипами. В данном случае - с нашим чувством прекрасного, которое якобы оскорбили. Но кто нам сказал, что чувство прекрасного, которое у многих из нас ассоциируется с полотнами великих мастеров в Эрмитаже, вечно?

Я очень люблю рассуждения Шарля Бодлера о современной красоте. Он писал, в частности, о том, что современная красота - понятие более широкое, чем гармония линий или цветов, видимая глазом человека, говорил о трагизме и героизме повседневной жизни нашей эпохи. И о том, что современная красота дисгармонична. Фабр в данном случае оказался символом современности, которая вторгается в наш уютный мирок, угрожает нашей стабильности, системе ценностей, идентичности, заставляет их «переформатировать», переосмыслять. А это болезненный и для большинства зрителей нежелательный процесс.

Фабр как таковой - его сознание, его изобретательность, его тщательно пестуемые комплексы и фобии (реальные или нет) - больше всей суммы объектов, которые им придуманы. В центре теперь не неповторимое уникальное произведение, собственноручно созданное мастером, а система связей, которые по его воле порождает художественный объект. К ним относятся как предполагаемые, так и незапрограммированные реакции публики. Для восприятия такого искусства нужны готовность к умственному усилию и психологическая прочность. Можно возмутиться в ответ на провокацию, но если ты не спросишь себя - зачем меня спровоцировали (или ответишь: это он глумится или «бабло рубит»), то лучше вообще пройти мимо Фабра и ему подобных.

Мне лично не кажется, что конструкции с кошками и собаками - большое достижение художника. Но ни о его жестокости или цинизме, ни о пороках сотрудников музея они также не свидетельствуют. Мы по традиции исходим из того, что искусство, особенно если оно освящено великим музеем, - это нечто «большое и чистое». Нет, искусство - и так было всегда - про власть, про страсть, про смерть. «Большим и чистым» оно становится либо в храме, либо в музее.

- Как далеко простираются границы дозволенного в современном искусстве?

- Границы есть. Собственно говоря, культура и есть система ограничений. Но она подвижна, она меняется со временем. То, что казалось немыслимым и кощунственным когда-то, затем может восприниматься совершенно спокойно. Последние столетия мы живем в культуре современности, а она отличается от культуры традиций.

Кроме того, важен баланс между запретами и разрешениями. Дело в том, что именно ограничения, которые налагает общество, и провоцируют художника их нарушить. Чем толерантнее взгляды большинства, тем меньше провокаций.

- Можно ли научить широкую публику понимать современное искусство?

- Можно. Я очень люблю название перформанса немецкого художника Йозефа Бойса «Как объяснить картины мертвому зайцу». Художник там сидит с лицом, покрытым медом и сусальным золотом, а на руках держит чучело зайца, которому рассказывает о картинах вокруг. Собственно, это и есть сейчас важная задача профессионального сообщества. Любить не заставишь, а научить понимать - вполне реально. Только зритель должен быть готов затратить определенные интеллектуальные усилия, чтобы понять современное искусство с его элитарностью, герметичностью, особым «птичьим» языком для посвященных. Да и не только современное. Любое искусство нуждается в интерпретации. Это иллюзия, что классическое искусство доступно пониманию каждого сразу, с первого взгляда.

Подготовила Зинаида АРСЕНЬЕВА