Спикеры: проф. ВШЭ Федор Лукьянов, проф. ЕУСПб Алексей Миллер
Модератор дискуссии: Проф. ЕУСПб Никита Ломагин
{gallery}news/2016/03_10{/gallery}
Никита Ломагин: Уважаемые коллеги, добрый вечер. Меня зовут Никита Ломагин, я профессор факультета политических наук и социологии. Мне выпала честь быть ведущим на исследовательском семинаре, в котором принимают участие два выдающихся представителя российской науки, которые наиболее известны своими работами также по истории империи. Это Алексей Ильич Миллер и Федор Александрович Лукьянов, который является наиболее цитируемым российским представителем по вопросам международных отношений, российской внешней политики. Я думаю, что мы все прекрасно знаем о достижениях обоих выступающих.
Федор Александрович является главным редактором лучшего журнала по международным отношениям и внешней политики, который издается на русском языке: «Россия в глобальной политике». Возглавляет два чрезвычайно важных проекта, которые связаны с анализом внешней политики: Валдайский клуб и совет по внешней и оборонной политике.
Алексей Ильич Миллер является крупнейшим специалистом по истории империи, по вопросам национализма и трансформации империи. Сегодня нам предстоит послушать их выступление по результатам проведенного ими исследования, связанного с российско-европейскими отношениями.
Проблема после 2014 года, после кризиса, связанного с Украиной, стала настолько актуальной, что, наверное, все серьезные исследователи пытаются разобраться в том, что будет дальше и выстроить некую перспективу того, каким образом эти отношения могут развиваться.
К сожалению, в настоящее время каких-то серьезных попыток дать прогноз или определить контуры будущего, отношений России и Европы, по крайней мере, в западной литературе и в российской обнаружить не удалось. Как правило, западные политологи предпочитают в политике говорить о «России после Путина»: «Путина не будет, и тогда все вернется на круги своя. Все будет как встарь. Россия будет интегрироваться в общеевропейские институты и общеевропейское пространство. Надо только дождаться. Надо набраться терпения». Но, на самом деле, мы видим с вами, что события развиваются достаточно быстро, стремительно, речь идет о значимости недель, месяцев, лет.
Отсутствие стратегического видения того, какими будут российско-европейские отношения, в целом отношения России – Запада имеет колоссальное значение на способность или неспособность тех стран, которые считают себя лидерами в международной системе реагирования на существующие вызовы и угрозы. Мы сегодня с вами неоднократно слышим: «Мир переживает исключительный период турбулентности». Наблюдаем отсутствие институтов, которые бы соответствовали серьезности угроз, с которыми мир сталкивается.
Формат нашей встречи будет такой: первым выступит Федор Александрович, затем Алексей Ильич. Каждый выступающий попросил для себя порядка 20-25 минут, я думаю, мы сначала дадим выступить обоим, а потом предоставим возможность задать вопросы и отроем дискуссию.
Федор Лукьянов: Спасибо большое, Никита Андреевич. Я очень рад снова быть здесь, в Европейском университете. Я здесь бывал несколько раз до этого на протяжении уже довольно многих лет. Не говоря уже о самом антураже. Такого в Москве не встретишь. Здесь это норма. Мне всегда приятно выступать в этой аудитории, поскольку она очень высококачественная, спасибо сидящим вокруг меня профессорам этого университета.
Во-первых, я должен сразу сказать, что Никита Андреевич мне приписал одну должность, которая не соответствует действительности. Я не являюсь руководителем Валдайского клуба, я один из его сотрудников. Тема, которая нас взволновала, она, естественно, совсем не новая. И то, что лежит на столе, с чем можно ознакомится, это частная инициатива группы товарищей, которая изначально исходила от Алексея Ильича Миллера, но была горячо подхвачена рядом коллег. Кстати, там перечислены коллеги, которые участвовали.
Важно то, что мы не представляем никакой институт, никакую организацию, и сколько бы у каждого из нас не было должностей, это не отражает точку зрения никакого из институтов. Идея возникла в 2015 году, когда процесс деградации, даже уже не отношений, а даже самого обмена высказываниями между Россией и Западом, с точки зрения многих коллег, принял фатальный характер. Стало понятно, что такими темпами мы можем дойти бог знает до чего, но может быть еще дойдем.
Сегодня был сделан большой шаг, кто еще не знаком с текстом указа, законопроекта о прекращении утилизации оружейного плутония. Это довольно сильный документ, который содержит много интересных высказываний, намерений. Будем надеяться, что это все останется в рамках войны словесной, но нам показалось, если не начать пусть пока в кругу достаточно узком, интеллектуальном, профессиональном разговор о том, до чего мы дошли, а самое главное, куда мы дальше можем пойти, ничего хорошего не будет.
Мы не будем излагать, конечно, все содержание этого доклада, который к нашему собственному удивлению оказался больше по формату, чем мы думали. Я остановлюсь на некоторых рамочных вопросах, которые там затронуты. А Алексей Ильич более конкретно осветит основную тему: «Россия и Европа». Почему «Россия и Европа» основная тема? Потому что, как нам кажется, все то, что происходило в последнюю четверть века, с одной стороны, носило и носит глобальный характер.
Это непосредственная причина, почему мы уделяем такое внимание именно отношениям России – Европы. Причина более общая, но может быть и более важная, тоже заключается в том, что тот горизонт взгляда, который определял российское осмысление мира на протяжении, примерно, двух столетий, сейчас как раз заканчивается. И, поскольку, всегда это крутилось вокруг отношений России-Запада, под которыми понималась Европа, важно понять, что это означает.
Во-первых, действительно ли, это конец целой большой главы? Нам кажется, что «да». Хотя тут могут быть совершенно разные мнения. Самое главное: и что дальше? Мы через два месяца будем вспоминать дату распада Советского Союза, 25 лет. Наверняка, будет сказано, написано опять много всего. Так уж получается, что наши дискуссии, особенно в России, с неизбежностью скатываются к этому моменту. Потому что, действительно, распад СССР, как теперь выясняется, был моментом начала некоего процесса в нашей стране. Что с ним происходит? То ли он сейчас завершается, то ли он, наоборот, продолжится в каких-то новых формах. Но, как бы то ни было, что было 25 лет назад, по-прежнему не история, а то, что называется «current affairs». Не случайно все дискуссии по нашему чудесному телевидению, например, немедленно скатываются к разбирательству: кто, что тогда делал. Хотя, казалось бы, 25 лет – это уже очень немалый срок.
Почему эти 25 лет представляются определяющими? Как нам кажется, где-то в последние годы, условно можно считать украинский кризис, который не то, чтобы очень многое определил, но проявил и расставил по своим местам. Он завершил важный период в развитии международной системы. И это не 25 лет, которые прошли после перемен в Европе и Советском Союзе, а это период после Второй мировой войны, когда и установилась та система мироустройства, которая в несколько искаженном виде сохраняется и сейчас. В искаженном, потому что сама ситуация, расстановка сил, конечно, радикально изменились в 1991 году. Система сохраняется, потому что, если посмотреть на институциональное устройство мира, то ничего не изменилось. Очень мало, что изменилось по сравнению с эпохой Холодной войны.
Все последние 25 лет, при кажущемся абсолютно другом антураже, продолжалась логика того, что было построено в 20 веке, но только с одной принципиальной разницей. Во второй половине двадцатого века эта логика строилась на системе баланса. Существовали две идеологические системы, сверхдержавы. Баланс был весьма опасным, неприятным, но обеспечивал некую стабильность и упорядоченность мировых процессов до определенной степени. А после исчезновения одной сверхсистемы и одной сверхдержавы ту же самую модель попытались реализовать с опорой не на две ноги, а на одну толстую ногу. По совокупному потенциалу Соединенные Штаты после Холодной войны не просто превосходили все остальные страны вместе взятые, но и в истории столь могучей державы, сверхдержавы, наверное, не было. Казалось естественным, что она составляет фундамент и институты, которые во многом этой же державой, этой группой стран были созданы для себя во второй половине 20 века и противостояние противнику, они будут просто распространены дальше.
Можно вспоминать теперь уже всеми отвергнутые метафоры «конца истории». Они были отвергнуты, все сказали, что это упрощение. Но, тем не менее, сама логика... Если вспомнить, совсем недавно была Арабская весна. Постоянно звучало на высшем уровне, в том числе от президента Обамы, выражение «правильная сторона истории». Что Россия не на «правильной стороне истории». Она поддерживает не те силы или не спешит поддерживать те силы. Это означает, что мышление, в этом стиле, оно сохранялось очень долго, может быть, до сих пор сохраняется.
По, наверное, вполне предсказуемым причинам эта система не сработала. Система адаптации институтов Холодной войны к глобальной новой реальности не смогла выполнить ту функцию, которая была ей предписана. При этом новых институтов до недавнего времени не появлялось. Те страны или группы стран, которые в большей или меньшей степени были не удовлетворены своим положением в новой реальности, они либо, как Россия в 90-е и часть 2000-х годов просто занимались другими делами. Они занимались выживанием и попытками как-то себя адаптировать к изменениям, либо, как Китай, считали и до сих пор считают, что «не время ещё».
В результате, идеологический посыл второй половины 20 века сохранился и продолжался до недавнего времени, при условии, что вся институциональная система тоже сохранилась и продолжалась. А вся общая ситуация, весь ландшафт действительно преобразился уже до такой степени, что сочетать дисгармонию между оболочкой и содержанием стало совершенно очевидно невозможно.
И самым ярким, хотя далеко не единственным проявлением этого стал, конечно, украинский кризис, который можно объяснять очень многими обстоятельствами. Если свести это к совершенно примитивному и простому, простой геополитике. Страна, которая чувствовала себя все менее удовлетворенной своим местом после этих перемен, в конце концов, решила остановить эти перемены применением военной силы, что и произошло. В итоге, все как-то впали в некий ступор, который, на мой взгляд, до сих пор и продолжается.
Не очень понятно, если эта модель, которая предусматривала западоцентризм и западоэкспансию, то есть распространение идеи и моделей постепенно на весь мир, уж точно на всю Европу и, наверное, на большую часть Евразии, перестала действовать, что с этим делать? Ни у кого нет идеи, как искать каких-то новых подходов, компромиссов. На самом деле, нет никакого желания эти компромиссы искать. Мы выделяем отдельный раздел на краткое описание предыстории того, как попытались построить общеевропейский дом, и почему это не получилось. Если вспомнить эпоху второй половины 1980-х, то, наверное, столь искреннего порыва со стороны Советского союза, чтобы правда сделать что-то хорошее, прекратить конфронтацию и построить нечто новое на паритетных основах, такого не было никогда раньше и вряд ли будет впоследствии.
У Михаила Сергеевича Горбачева и его соратников, вероятно, было много разных мотивов, в том числе желание сбросить с себя лишнее бремя. Но то, что в этом содержался довольно мощный диалектический порыв, на мой взгляд, это бесспорно. Идея была очень красивая: мы прекращаем конфронтацию, а вместо нее приходит новая готовность к диалогу, некая конвергенция, в результате которой возникает тот самый новый мировой порядок, о котором, кстати, заговорил именно Горбачев еще 1986 году. Идея-то была красивая. Но, возможно ли было это осуществить, если бы Советский Союз сохранился? Может быть это просто утопия. А когда Советский союз стал испытывать фатальные перемены, ни о какой уже конвергенции, естественно, речи быть не могло.
И вместо строительства новых институтов, сначала в Европе, а потом в мировом масштабе, возобладала идея: зачем нам что-то строить, когда у нас и так все есть. Сейчас это достаточно подробно описано в западной литературе. Есть целый ряд очень интересных американских исследований о том, как собственно принимались решения после распада Советского Союза, который в значительной степени застал врасплох победителей, потому что все хотели победы, но никто не ожидал, что она придет так быстро и так легко. И довольно быстро, не сразу, но довольно быстро, возобладала та самая идея: зачем что-то придумывать, когда все есть?
В результате, сегодня мы имеем кризис практически всех институтов, которые должны были бы стать опорой этого нового порядка. Не только таких институтов, как ООН, которые как зеркало отражают общее состояние дисгармонии, поэтому не функциональны, но и тех институтов, которые казались успешными, как НАТО и Европейский союз. Они тоже пребывают каждый в своем, но в очень глубоком кризисе. С Европейским союзом, тут даже ничего не надо объяснять. А НАТО, на мой взгляд, занимается сознательным эскапизмом, когда из огромного количества проблем и угроз, ужас которых нависает над всем миром, выбирается та, с которой НАТО привыкла иметь дело, из прошлой российской эпохи, и на это бросаются все силы. Как по-русски говорят: проще искать ключи не там, где их потерял, а там где стоит фонарь. И это мы тоже очень любим делать в нашей стране. Но в данном случае выясняется, что это достаточно универсальный принцип.
В результате, Россия, которая имела свою траекторию развития, как мы знаем, крайне извилистую и весьма печальную во многих смыслах за этот период, имела бесспорно возникающее стремление западоцентричного порядка. Оно сначала было очень искренним, но и оно имело очень длинную инерцию.
Очень интересное чтение сейчас - стенограмма пресс-конференции президента Российской Федерации Путина и председателя Европейской комиссии Баррозу от 28 января 2014 года. Последний, видимо, в истории саммит России и ЕС в Брюсселе, за три недели до известных событий в Киеве. Атмосфера была понятно какая: саммит урезали до одного ужина, на котором быстренько все прочли. Но если посмотреть стенограмму, что говорили оба руководителя, повторяли те же фразы, которые были еще заложены в 1994 году, когда подписывали соглашение о партнерстве и сотрудничестве, необходимости общих пространств, о совместном противостоянии вызовам и так далее.
Наверное, в это уже никто не верил, потому что деградация этого дискурса началась с середины, максимум со второй половины 2000-х годов. Но, тем не менее, это всё продолжалось. То есть, это был очень мощный импульс, который окончательно был уничтожен событиями в Киеве и тем, что за ними последовало. Но теперь оказывается вот этот путь, об этом сейчас более подробно расскажет Алексей Ильич, этот пройденный путь он в миниатюре отразил тот путь, которым Россия все время ходит на протяжении долгой своей истории. И, к сожалению, мы пришли к той же, я уж не знаю, что это закрытая дверь или наоборот уходящий в бесконечность коридор, когда то, к чему стремились, не получилось и не получится, а к чему теперь стремится еще не понятно. И это с одной стороны, как мне кажется, конец той эпохи, которая началась в 1945 году. Это эпоха, когда Россия или тогда Советский союз были на пике участия, роли, которую наша страна играла вообще в европейской истории, европейской жизни. С 1945 по 1991 годы от того, какие решения принимались в Кремле, зависела половина Европы. А с 1991 года Россия искренне стремилась довольно долго стать частью той самой новой Европы, Европы, которую должны были строить в соответствии с Парижской хартией и всем, что за ней последовало. Когда это ничего не получилось, это оказалось не только неудачей России куда-то встроиться, но наша неудача, в тоже самое время, показала «тупиковость» самого проекта, который бы тоже зашел в какой-то угол, из которого страна не знает куда выходить. На этом я закончу.
Алексей Миллер: Примерно два года назад, меня пригласили поучаствовать в одной дискуссии, тема которой была сформулирована следующим образом: всякий новый мировой порядок возникает в результате мировой войны. Потом как-то все «устаканивается». Очевидно, новый мировой порядок нам нужен, а мировая война невозможна, потому что есть ядерное оружие. И что с этим делать? Я тогда вспомнил о том, что первый мировой порядок, который мы знаем, возник не в результате такой мировой войны, о которых мы привыкли думать, – наполеоновская война или Первая мировая или Вторая мировая, а очень длинная череда мелких войн, которые получили название Тридцатилетней войны, Вестфальского порядка. И провел эту аналогию. И сказал: «Мы не заметили, но уже живем в таком состоянии». У нас есть «proxy wars», у нас есть войны кибернетические, войны экономические и так дальше. Мы целенаправленно с обеих сторон создаем структуры, которые выполняют роль наемников. И потом вдруг оказалось, что об этом быстро стали говорить довольно много. Я подумал, вот интересно. Я, человек, который вообще ничего в таких политических вопросах не понимает. Но поглядев на это в исторической перспективе, могу предложить какую-то аналогию, которая поможет интересным рассуждениям.
У меня было такое ощущение, что что-то такое очень важное происходит, и мы не очень понимаем, что именно, в том числе в тех вопросах, которые меня больше всего интересуют. Это вопросы форматирования русской, российской идентичности. Эта тема, которая важна и для внутриполитического развития, и для политического позиционирования в мире. И отсюда была идея: давайте об этом поговорим.
Надо сказать, что почти все участники нашего семинара, когда я озвучил свои представления на этот счет в феврале 2016 года в Будапеште, смотрели на меня так, как смотрит на меня сейчас Никита Андреевич, с таким плохо скрываемым недоумением. Но, тем не менее, с тех пор прошло некоторое время, и мне кажется, мы получили довольно много доказательств того, что все-таки что-то мне удалось почувствовать правильно. В чем же суть? Это, наверное, главный элемент нашего доклада.
Мы на самом деле переживаем, с моей точки зрения, беспрецедентный момент в истории российской идентификации, беспрецедентный на протяжении трех веков. Если коротко то, начиная с Петра и до Октябрьской революции 1917 года, все русские мысли о будущем так или иначе были связаны с Европой. Либо мы хотели стать Европой, либо мы размышляли, какой Европой мы хотим стать? Славянофилы и западники ругались по поводу того, где настоящая Европа: там, где прогресс или там, где европейский консерватизм? Но это все были европейские ценности, европейские школы мысли, европейские траектории развития. Потом добавились социалисты, которые точно также мыслили в европейских категориях развития.
Я все продолжал. Звучали голоса критического свойства. Они стали очень отчетливо слышны ближе к концу 19 века. Мы тут цитируем Достоевского, например. Можно было бы процитировать Леонтьева. Достоевский говорил о том, что мы все время боимся, что нас не признают за европейцев европейцы. И что мы в Азию идем не для того, чтобы что-то в Азии сделать, а для того, чтобы через Азию доказать, что мы европейцы. И что это совершенно ложная стратегия.
Первый эпиграф, которым открывается этот доклад, он принадлежит Иосифу Бродскому: «Наряду со всеми комплексами великой державы Россия страдает сильным комплексом неполноценности, свойственным малым странам». Это про это. Это про постоянное стремление доказать Европе, что ты закончил программу обучения и постоянное натыкание на то, что «нет, дорогой, ты действительно выучил тот урок, который мы задали, но есть еще один урок. Теперь ты за него принимайся». Это концепт, который Ивер Нойманн (Iver Neumann) назвал «вечный подмастерье». Потому что, если с тобой обращаются как с «вечным подмастерьем», значит, фиксируется иерархия учитель-ученик. Турки хорошо выучили, как это бывает, за последние пятьдесят лет, ожидая получить разрешения вступить в Европейский Союз.
Что здесь важно? Если мы посмотрим на Россию начала 20 века, то мы увидим, что наиболее выдающиеся российские умы, а именно Витте, Столыпин, Дурново, Розанов – люди очень разные, люди часто очень любившие друг друга лично, потому что никогда бывший премьер министр не любит того, кто заменил его на этом посту. Эти люди были объединены идеей дистанцирования от Европы. Это то, что вдохновило нас на формулирование названия этого доклада: «Отстраненность вместо конфронтации».
О чем говорил Столыпин, когда он говорил о двадцати мирных годах? После которых, говорил он, «вы не узнаете Россию». Он говорил о том, что нам не нужны двадцать лет никакие революции, но он еще говорил о том, что нам не нужна никакая война, которая приходила, естественно, из Европы. И концепт заключался как раз в том, что трагически пытается донести Дурново и его, естественно, никто не слушает: не надо лезть в эту Первую мировую войну.
Потом Европа уходит, вернее она не уходит, то есть она все равно очень важна, потому что, что такое Социалистическая революция? Она имеет смысл только в том случае, если мы принесем эту революцию в Германию, если мы сделаем революцию перманентной. Ведь сначала все-таки в Германию, а не на восток мы собирались ее нести. Потом опять Европа для нас важна, потому что из нее исходят угрозы, из нее исходит фашизм, нацизм и так дальше. А потом, наконец, на первый план выходят Соединенные Штаты, и уже именно Америку мы пытаемся догнать и перегнать. Значит и когда коммунизм заканчивается, никто не хотел стать, как Америка, но все хотели стать, как Европа. Вот этот «евроремонт» - символ, смешной, но все-таки, это не был американский ремонт, это был европейский ремонт.
Мы пробежали за 25 лет быстренько все эти этапы. Сначала была надежда на то, что мы станем частью этой Европы, которая уже к началу 2000-х годов в общем испарилась. И вместо этого еще есть надежда, которая вроде бы даже начала реализовываться в 2003 году, что с Берлином и Парижем мы сможем каким-то образом уравновесить эту американскую гегемонию – это Ирак. Но это недолго продлилось. Это было очевидное заблуждение.
Есть идея, что Европа – это то место, где Россия может восстановить себя в роли великой державы. Великой державы, как участника некоего клуба. Есть чудесная цитата у нас здесь из Дарендорфа, в 1990 году он это написал. Это поразительно, как мы не умеем слушать то, что нам говорят. Дарендорф написал следующее: «Россия, как бы она ни была слаба, все равно так велика и сильна, чтобы быть частью Европы. И новая Европа, если будет строиться, она всегда будет строиться к западу от новых российских границ». Это было написано в 1990 году. И, что Европа – это такая структура, в которой нет места для великой державы. Я не знаю, может быть у Дарендорфа были какие-то надежды, что Европа станет пространством без великих держав, но честнее было бы сказать, что в Европе нет места для двух таких держав. Дарендорф говорит: «держава, которая может уничтожить мир». В Европе было место для одной державы, которая может уничтожить мир – Соединенные Штаты, которые были соавторами европейского проекта. И понятно, что в этих условия для второй такой державы места не было.
Это ощущение, что мы подходим к точке, когда эта положительная повестка дня «Европа от Лиссабона до Владивостока» хоть в каком-нибудь смысле исчерпывается, оно было отчетливо уже, и в 2013-м, а уж после 2014-ого года оно уж тем более стало отчетливо. Мы очень хорошо видим это по социологии. Даже тогда, когда градус телевидения, которое рассказывает, как опасны Соединенные Штаты, немножко понижается и, соответственно, количество людей в стране, которые считают Соединенные Штаты врагом падает, предположим, с 75% до 60% , количество людей, которые считают запад «другом» не растет. А растет число людей равнодушных. «Не друг и не враг, а так». Совершенно очевидно, что значительное большинство населения, значительное большинство общества стало думать о будущем страны и о своем собственном будущем вне связи с Европой. Это принципиальная новизна этой ситуации.
И здесь у нас есть три возможные интерпретации. Если ты озвучиваешь такой тезис, то ты получишь три ответа. Ответ первый: ты говоришь неправду. Россия - Европа была, есть и будет. Это наше единственное будущее, туда мы должны стремиться. Сегодня эти группы хорошо слышны, но маргинальны в политическом смысле. Другой ответ: Россия – другая Европа. Тоже Европа. Другая, немножко отличающаяся. Фактически, это была официальная позиция руководства страны до 2014 года. Очень часто, люди, которые озвучивают эту позицию, когда с ними потом начинаешь говорить, говорят: «Слушай, возможно, ты прав, но нельзя говорить, что Россия – не Европа». Потому что тогда, с чем останемся?
Мое представление такое, что как раз путь в будущее лежит через четкое осознание неизбежности этого тезиса: «Россия – не Европа». И тут очень важный момент: как мы это интерпретируем? Бороться надо не за то, что называлось «европейский выбор», это уже проиграно. Бороться надо за понимание и интерпретацию того, что значит «Россия – не Европа». Есть достаточное количество людей, которые бы хотели увидеть это, как то, что у нас в докладе называется «моментом Данилевского».
В 1869 году, впервые в русской общественной мысли выступил человек, который сказал не только, что Россия – не Европа, но, что Россия и Европа – это враги, цивилизационные враги. Как прийти в состояние отчуждения без конфронтации? Как не свалиться в этот «момент Данилевского»? Мы совершенно не обязательно должны становится с Европой врагами. Мы совершенно не обязательно должны отказываться, вообще мы не можем отказаться от таких собственно европейских ценностей, как «rule of law» и как ценности индивидуальных свобод. Как мы с ними обходимся, и насколько у нас получается, это другой вопрос. Но отказаться от них мы не можем, вне зависимости от того, какую внешнюю политическую ориентацию мы выбираем.
Мы отвернулись, мы стали смотреть в разные стороны. Что это значит? Вот это: «И что вы там найдете в этом Китае? А вам не страшно ли?» Совершенно очевидно, что мы очень энергично обсуждаем эти вещи. И мне представляется, что, когда эта страна поймет, чем она является, если она не сидит в предбаннике и ждет, когда ее пустят в Европу, тогда, наверное, откроются новые возможности для решения проблемы. Потому что то, о чем писал Бродский, то, что я цитирую в качестве главного нашего эпиграфа. Посмотрите, мы все время, и это часть евроцентричной ориентации русской мысли, мы все время оперируем категориями «уходящего поезда». Нам надо срочно провести какие-то реформы. Хочу заметить, что эти реформы обязательно должны резко ухудшить состояние населения, потому что успешных реформ без резкого ухудшения состояния населения быть не может. Потому что, если мы этого не сделаем, то поезд Европы куда-то уйдет, поезд Европы возможно и уйдет под какой-нибудь откос, это совершенно другой вопрос. Просто «суетиться» на перроне для страны, которая, как неоднократно нам напоминают, может уничтожить планету, довольно странно.
Ощущение, что мы все время в экзистенциальном ужасе живем. Мы мечемся, пытаемся быстро находить простые ответы на сложные вопросы и так далее. А надо поучиться у китайцев. Наш китайский коллега во время дискуссии говорил: «Я не понимаю, вы на карту вообще смотрели? Вы вообще себя на этой карте видели? Почему вы так боитесь пропасть, исчезнуть завтра? Что с вами? Вы же не венгры. Вас же не 11 миллионов».
Если мы это понимаем, то тогда мы можем заняться, наконец, важными вещами. Первое, срочно найти способ выйти из конфронтации с западом. Не из конфликта, а из конфронтации, которую Артемий Магун описывает как «истерический макиавеллизм». Мы же пребываем в состоянии, когда каждый день то нас обзывают «бензоколонкой с ракетами», то мы объясняем Соединенным Штатам, что мы будем выполнять соглашение по плутонию только после того, как они нам компенсируют ущерб нанесенный санкциями, а также тот ущерб, который мы нанесли себе сами контрсанкциями. Это написано в указе президента сегодня. То есть важно выйти из режима конфронтации, в том числе риторической. Войти в режим отстранения, где очень четко прочерчены красные линии, красные линии и в том смысле, что не суй два пальчика в розетку, будет больно. Но и одновременно, что мы не являемся ревизионистской державой. Потому что было бы довольно глупо пытаться заниматься ревизионизмом в Восточной Европе. Нас там не ждет ничего хорошего. И никого там не ждет ничего хорошего.
Вы взяли эту Восточную Европу – счастья вам, европейцы. Они уже отравили вам все существование и отравят еще. Что мы должны сделать в Азии? Как мы должны сформулировать себя? Как стабильного предсказуемого и долгоиграющего партнера, причем ориентированного не только на Китай. У нас есть Корея, которая вообще не вошла с нами в режим санкций, у нас есть Япония, которая уже вышла из режима санкций, фактически, не говоря об этом открыто. Очень много интересных тем. И всякий раз, когда ты начинаешь говорить об этом с европейцами, очень хорошо видно одно, что если вдруг даже у кого-то в России есть мнение, что это состояние отчуждения, дистанцирования коньюнктурное, преходящее, краткосрочное: Господа, поговорите вы с европейцами. Если у вас есть сомнение, у вас есть какие-то надежды, европейцы сделают все от них зависящее в ближайшие несколько лет, чтобы избавить вас от иллюзий.
Степень отрицательного отношения к России в Европе сегодня потрясает. И с этим ничего нельзя сделать. Это эмоции. Поэтому – разойтись по разным комнатам, оставляя при этом включенной телефонную линию, желательно.