23 декабря 2016 г. в Европейском университете в Санкт-Петербурге с открытой лекцией выступил председатель Попечительского совета ЕУСПб, генеральный директор Государственного Эрмитажа Михаил Пиотровский. Мы публикуем расшифровку лекции.
Михаил Пиотровский:
В моей лекции речь пойдет о музеях и о том, что примитивное представление о музее как о месте, куда можно прийти и посмотреть вещи, существовало и, к сожалению, возвращается. А музей – это мощнейший организм, который делает много того, что нельзя сделать просто словами, текстами, разговорами: музейная форма рассказов совершенно особая.
При этом право музея заниматься наукой приходится постоянно защищать и отвоевывать; будет ли оно завтра – неизвестно, потому что еще недавно его не было, сегодня оно есть, а скоро этого права может опять не быть. Среди тех вещей, которые связаны тесно с музейной наукой – это то, что можно назвать историей экспозиции. Это драматические сюжеты, которые не только связаны с историей, конфискацией, национализацией и т.п., но и с важными культурными историческими процессами, которые рассказывают о том, как формируются образы культур: как они меняются, взаимодействуют. При этом рассказ как раз и выражается в форме экспозиций и выставок; эту форму исследования ничем заменить нельзя. Об этом я сегодня и поговорю, а до этого хочу напомнить о том, что такое музей на примере Эрмитажа.
Эрмитаж – это Зимний дворец, это Дворцовая площадь как входная зона, это здание восточного крыла Главного штаба, полное исторических реминисценций, памятник войны 1812 года. Это новое пространство Главного штаба и новое пространство, соединяющее Дворцовую площадь с Невой – Шуваловский проезд, который открыт для прохода и для общественных мероприятий. Это здание Биржи, его внутренний зал для церемоний – там не будет моделей, будут батальные картины и знамена. Это и спутники Эрмитажа за пределами Петербурга – Эрмитаж Амстердам с выставкой о Екатерине,
Эрмитаж Казань,
Эрмитаж Выборг,
Эрмитаж Венеция,
Эрмитаж Италия (там просто офис).
Будущие Эрмитаж Калуга, Эрмитаж Омск, Эрмитаж Екатеринбург (в этом здании хранились коллекции Эрмитажа), Эрмитаж Владивосток, строящийся Эрмитаж Москва и Эрмитаж Барселона (но там еще землю надо получить).
Внутренние пространства – это наши основные дворцовые музейные зоны, до сих пор являющиеся лучшими, высшими образцами музейного дела (это тоже все время сейчас надо напоминать). Сейчас в мире построено множество замечательных совершенно музейных зданий, но все равно Новый Эрмитаж и по сегодняшний день изучается по специальным программам, проектам и считается лучшим, что создано в музейной сфере.
В музеях, в этих пространствах происходят диалоги разного типа. Например, первый – это синхронный диалог между разными культурами, такой как бы очень мирный и хороший, хотя на самом деле диалоги хорошими и мирными не бывают – это конфликт, это разница, и вот чтобы показать, что различия красивы – для этого и существуют музеи. Этот синхронный диалог был в Эрмитаже красивым – сейчас его нет: Матисс и Рембрандт, Россия-Европа, Византия-Российская Империя... Сейчас мы приобрели большую коллекцию африканского искусства, она будет выставлена рядом с Пикассо – будет хороший диалог, так же как у Китая – с рококо. Я покажу выставку реализма, где разные сочетания заставляют людей думать – это главное.
Рядом идет история диалогов – это античность, восприятие античности в мире, искажение восприятия понимания античности в Европе и обратное возвращение, зеркальное, – в бывший античный мир. Это иконоборчество, которое сейчас становится большой важной теорией, в которую входят и иконоборцы, и протестанты, и ислам, Будды Дамиана – уничтоженные талибами фигуры в афганских горах, уничтожение Храма Христа Спасителя – одна большая история, которая развивалась и продолжает развиваться.
К этим диалогам добавляется еще один – музей и власть. Право музеев на автономию, на собственную позицию, свою точку зрения – вообще безотносительно всякой власти, общества, публики – нуждается в защите, и защите сильной.
Защита эта происходит в условиях войн памяти – когда в борьбе различных исторических памятей предъявляют претензии: почему говорим Синьцзян и недоговариваем, что это автономный район Китая; почему про эту территорию говорим: Азербайджан, а не говорим: Армения и наоборот, – таких примеров много. Другая ситуация – это резкое обострение политических и имущественных споров: от исков (кому что принадлежит?) до вопросов: «где, как, чье?».
Я благодарен Европейскому университету за целую серию проектов, которые он сделал для Эрмитажа: проект по оценке экономической роли музея, а также проект, связанный с антропологией музея, и хорошо было бы сделать проект по защите прав музеев. Тем более, сейчас у нас война общая. Недавно я написал статью в Санкт-Петербургские ведомости про общество недоверия: то, что мы сейчас имеем – это один из вариантов общества недоверия. Нам не верят, что мы – хороший Университет, мы не верим, что нас проверяют из добрых побуждений – и то, и другое надо доказывать. Все это часть прав культуры и образования, которые противостоят всякому правоприменению во многих ситуациях. В частности – государственная собственность в музеях. Например, в Амстердаме сейчас есть принцип государственной собственности. У нас есть музейный фонд (он существовал и в Советском союзе, и по причине его существования коллекции Эрмитажа и многих музеев России продавали за границу). Есть ограничение прав музейного фонда и принцип неделимости коллекции – но произошел перенос идеи музейного фонда в Украине, украинский музейный фонд является государственной собственностью, и только музейный фонд вывозит за границу украинские музейные коллекции.
Думаю, что собственность должна делиться на титульную, на владение, распоряжение – и музеям делегируют часть прав собственности и они могут распоряжаться этой собственностью. Кроме того, есть вопрос об авторских правах в сфере культуры и музеев – музеи должны обладать такими правами.
Теперь несколько сюжетов. Они включают в себя диалог, конфликт, зеркальное отражение и даже спецоперации. Пример спецоперации – это знаменитая скульптура из Парфенона. Впервые эта скульптура покинула Британский музей и покинула в полной секретности, чтобы ее не могли арестовать в аэропортах Европы. В результате мы выставили вещь из Парфенона.
Это история античного искусства и его восприятия в мире. Сначала греки Парфенон не ценили, потом оценили и национальным состоянием стало то, что таковым до этого не считалось. Это самая простая схема.
Это Кора, одна из величайших скульптур Парфенона. Это был рассказ о том, какова греческая эстетика, которая лежит в основе античной эстетики. Там было два экрана, где было изображено, как она выглядела на самом деле – она была раскрашенной.
Это ваза Пиранези. Возрождение, выкапывают скульптуры, они уже все белые и всем нравятся, но они все в кусочках. Их начинают собирать – скульптуры (70% скульптур в музеях Европы являются собранными и их до сих пор перекладывают). Вазы Пиранези тоже были собраны.
Это наша Венера Таврическая, известная сначала, как римская копия. Теперь ее вроде бы считают эллинистической копией.
Афродита Книдская – целая история освоения античной культуры. Подарена папой Климентом – была найдена в Риме при Петре. Не могли вывезти, предложили обменять на мощи Св. Бригитты, которой никогда в России не было... Это романтическая детективная история, которая была, на самом деле, другой: в обмен на эту скульптуру было разрешено пропустить католических миссионеров в Китай.
Или вот картинка из Галереи древней живописи, на которой изображено, как в Грецию привозят раскрашенные египетские скульптуры – от них идет потом все классическое греческое искусство.
Еще один из этапов освоения античной культуры – «Три грации» Кановы. Тут тоже целая история – трофей, Наполеон, Жозефина, Александр I. При этом Канова еще 40 лет назад считался скучнейшим скульптором (а до этого считался великим). Постепенно он опять стал великим, не без участия Эрмитажа, когда мы согласились дать на несколько выставок нашу коллекцию Кановы. Правда, неизвестно, сколько это продлится – тут три женщины, ласкающие друг друга... Когда была Олимпийская выставка в Казани – 20 обнаженных мужских фигур, такое в Эрмитаже нельзя показать сразу, сразу кто-нибудь что-нибудь говорит.
Вот выставка Екатерины Великой в Амстердаме. На ней три зала о завоевании Крыма. Много разных аллюзий таких получается. Вот, Польша, – это выставка, посвященная Станиславу Понятовскому и Екатерине II. Выставка нейтральная, о том, что оба коллекционировали картины. Большая часть картин Понятовского оказалась в России, когда он туда переехал. В итоге, собрали коллекции, совместили. Как раз подходил год России и Польши, который Польша отменила, а мы – нет. Все равно мы делали выставку, и поляки все равно приехали и привезли экспонаты. В итоге, получилось в сто раз интереснее, чем если бы это было стандартное событие в рамках перекрестного года культуры. Так, всплыли уже совсем другие истории – как Екатерина и Станислав учились у Вольтера.
Два слова о Пальмире – это больная тема для всех. Это целый сюжет – Пальмира и освоение культурного наследия в России. Все ситуации на Ближнем Востоке поднимают другой важнейший музейный вопрос – когда отдадут все памятники из Берлина, Лондона и т.д. обратно туда, откуда это пришло? Так вот, если бы Вавилон не был в Берлине, то его бы уже не было. И то же самое в Пальмире. Это новая эпоха в музейном деле, которая зашла уже даже слишком далеко: французы говорят, что надо собрать все оставшееся в Сирии, положить в Лувр и оставить там до конца войны. Это неприемлемо.
Еще один сюжет – освоение культуры Ислама. Одна из наших выставок – «Ислам в дворцах и шатрах». Наши выставки, посвященные путешествиям Ибн-Фадлана и других арабских путешественников – все посвящены некой универсальности ислама. Исламское искусство, безусловно, ориентировано на некие религиозные принципы, но при этом это очень общее название. Там существует громадное разнообразие. Любимый тезис наших искусствоведов – это полифония исламской культуры, в которой нет никаких соборов, нет точных уложений, есть разные направления. Сейчас это все становится табу.
Разнообразие становится базой для других разговоров. В Исламе очень много примеров схождения разных культур и цивилизаций. Это знаменитое надгробие в Эрмитаже из Золотой Орды, где и христианские, и арабские термины и символы сосуществуют.
Это знаменитое несторианское блюдо, которое выполнено в мусульманском стиле, но изображает христианских святых. Это особенность, кстати, европейских музеев – они собирают такие объединения разных стилей. Но это новая вещь для интерпретации. Сейчас мы живем в окружении ислама и все это требует комментария.
Это недавно обнаруженный нами Рубенс, был расчищен реставраторами. Один вопрос в том, почему его так и не повесили в церкви Антверпена – потому что воин слишком сопротивляется воскресению Христа, неприлично. Недавно мы проводили выставку Рубенса в Амстердаме – понятно, мы очень старались, и все вроде бы было замечательно. А потом вышла рецензия такая – чтобы понравилось, нужно очень любить барокко.
Есть еще одна тенденция сейчас – все время происходит переоценка. Одно время все картины Леонардо считались не Леонардо, сейчас наоборот – объявилось очень много разных Леонардо, картин школы Леонардо, которые продаются в частные коллекции. Тут музейная дилемма – мы стараемся договариваться, организуем диалоги между музеем и частными коллекциями.
Или вот еще один сюжет – Шелковый путь. Наша археология, весь мир этим интересуется. Сейчас существует политический лозунг Китая: «Один пояс, одна дорога». Это шелковый пояс и морская дорога. Оказывается, что сейчас это является частью политической доктрины Китая. Не исключаю, что однажды могут запретить говорить «Шелковый путь», если у нас будет не получаться с Китаем.
Кавказ. Зал Урарту. Великое достижение российской, армянской, кавказской, мировой археологии с тысячей споров, кто такие жители Урарту: армяне, грузины, турки?
Зал Армении. Отличная история – образец других музейных конфликтов: а) кому должно принадлежит церковное имущество и мощи святых, б) как хранят музеи вещи, которые им доверены родами.
Трофеи. То, что не перемещено в Германию в 50-е годы, мы выставляем. И между музеями проблем нет. Но всем понятно, что это острая ситуация, идет политический спор – кому что. Это последний итог второй мировой войны, который не подведен. Но музеи не должны в эти споры ввязываться. Германские музеи никогда напрямую об этом не говорят, они не делают это препятствием в общении музеев. Это важная вещь, это право на автономию культуры, культура стоит над этим. Вот сейчас будет, наверное, победа – американский сенат принял поправку к закону об иммунитете, которая позволяет распространять иммунитет иностранного государства на общепризнанные выставки, которые представляют ценность и принадлежат этому государству. Надеюсь, что это можно будет применять, и наши выставки, наконец, поедут в США.
Это турецкие знамена. Большая выставка, посвященная войне 14-го года. На ней выставлено из Эрмитажа знамя, взятое под Сарыкамышем, – напомню, это одна из наших величайших побед на Кавказе.
Дружеские отношения, и вот турецкий посол попросил вернуть это знамя. Приходится объяснять, что есть культурное наследие, а есть трофеи, о которых речь идти вообще не может. То же самое со шведами.
С этими знаменами история хуже. Персидские войны. Знамя Нахичеванского хана, подаренное ему персидским шахом. Оно, как и полагается, хранится в Эрмитаже. Его просят – но оно, вообще-то, грузинское. А с другой стороны есть Персия. И их полемика с Азербайджаном не менее остра, чем с армянами. И среди всего этого стоит Эрмитаж со своими знаменами и культурными программами – это один из фактов музейной жизни. И вот в таких условиях музейной жизни полезно, конечно же, проводить различные «спецоперации».
Недавно мы собирались проводить выставку Щукина-Морозова в Париже. Про эту выставку ходило много слухов: впервые объединила целую коллекцию (неправда), впервые шедевры в Париже (тоже неправда) – однако это выставка действительно впервые была о коллекционере. На выставке должна была состояться встреча двух президентов, и, несмотря на то, что ни один из них в итоге до этой выставки не добрался, на выставке присутствовали практически все возможные важные гости. Примечательно, что во время расцвета коллекции Щукина французское искусство скупали в основном русские и англоамериканцы, а сами же французы Пикассо и Матисса не коллекционировали – хотя бы поэтому важно проводить такие выставки.
Или взять другую выставку, которую мы делали уже с немцами. Выставка была посвящена бронзовому веку. Она состояла из вещей наших, немецких и некоторых перемещенных, и проводилась только в Москве и Петербурге. Выставку посетили Меркель и Путин, подчеркнув важность сотрудничества между музеями, особенно в современном мире искусства, где так часто встает вопрос собственничества. Ведь, в конечном счете, искусство должно принадлежать народу и показываться для народа, и, благодаря такому сотрудничеству между музеями, это достижимо.
Вот наша выставка, посвященная Кандинскому. Я считаю ее достаточно удачной, хотя на мой взгляд она почему-то была не так широко освещена, как остальные выставки Кандинского.
Вот наши игры с современным искусством. Очередная проблема – новое искусство в сочетании с прочими коллекциями Эрмитажа.
Рыцарский зал, Фабр. С Фабром раньше было много вопросов и слухов, сейчас уже вроде прокуратура от нас отстала и теперь враги Фабра просто ходят и пишут неприятнейшие статьи о Фабре, но хотя бы теперь ясно, что они уже имеют представление, о чем пишут.
Еще есть Снейдерс – его враги тоже постоянно ходят в Эрмитаж, и если раньше мы проходили мимо него быстро и не задерживаясь, то теперь уже все чаще останавливаемся и приглядываемся – там действительно множество интересных деталей.
Замечательная картина Владимира Стерлигова – тоже история конфликтов власти. После войны ему сделали заказ на изображение процесса реставрации, однако, взглянув на эскизы, заказ, в итоге, отменили – победу уже так сильно не праздновали, блокады уже не было, да и Эрмитаж уже не был героем.
А Эрмитаж, ни много ни мало, совершил подвиг во время войны, сохранив свое наследие. Вот тут очень наглядно с помощью фотошопа японский художник Моримура показал современную толпу, которая смотрит на пустые картины во время войны.
Вот Главный штаб – здесь, как и во всем Эрмитаже, в стенах должна быть память о Российской Империи. Сейчас осваиваются кабинеты министра иностранных дел и министра финансов, а также ищутся новые способы хранения этой памяти.
Нас многие ненавидят: кто-то за современное искусство, кто-то за ежегодные имперские церемонии – военные парады со знаменами из Эрмитажа. В этом тоже конфликт российской истории – мы вот так пытаемся развивать русскую историю и оставленное нам наследие Российской Империи.
Мы стараемся заставлять людей смотреть все выставки сразу. Фабр, Мемлинг; каталонские сюрреалисты и Дали среди них, а не один Дали: Больдини – известнейший салонный художник, Мариано Фортуни – другой каталонец, живший в Венеции.
Освоение Малого Эрмитажа: японская эмаль, история витрин Эрмитажа, столы сервизных кладовых, манера накрывать столы в России; временно, но надолго картины из особняка Штиглица.
Ну и наконец - колесница Славы. Чтобы Слава ехала нормально, нужно две силы: Министерство Культуры, чтобы давать овес, и администрация музея, чтобы вести движение в правильном направлении. Спасибо!
Вопрос:
Первый вопрос – проблема подделок. Второй – о вопросах собственности. Ваше утверждение о том, что музеи не должны заниматься вопросами собственности – является ли это следствием того, что, в принципе, нет такого определения, и никто не знает, как определять права собственности на предметы искусства?
М.П.:
Это как вопрос про искусство – раз музей, значит – искусство. Точно также с этими вещами – музеи лучше знают, и музеям это предстоит решать. Потому что государство и политики интересуются вовсе не искусством. Искусство становится собственностью, и идет борьба за собственность. Во всех странах полно историй с гибнущим культурным наследием, и то, что уже до тебя нашли, и чему уже подняли цену, – это не надо стараться отнять, потому что это уже функционирует и функционирует так, как надо. Все эти вопросы про то, что надо что-то возвращать – это все существует, потому что у этих предметов поднялась цена. Есть место – будут туристы. Это вовсе не самоутверждение и не самоосознание местных общин. В отличие от Крымских музеев сейчас, где вещь, происходящая из их мест, – для них, а не для туристов: туристов там сейчас особо не наблюдается.
Вопрос:
Зачем Эрмитажу Министерство культуры?
М.П.:
Отличный вопрос. Есть формулировка: что-то там распространяется на учреждения, созданные для обеспечения функций Министерства культуры РФ. Далее вопрос: Эрмитаж, Большой театр, Третьяковская галерея созданы для обеспечения функций Министерства культуры? Это кажется большой серьезной ошибкой. Министерство культуры – это не министерство среднего машиностроения, где решено – стране нужно столько-то танков и эту задачу нужно выполнить. Ничего нельзя тут решить, нужно ли стране что-то. Министерство культуры должно обеспечивать существование культуры, любой. Советский Минкульт это, кстати, обеспечивал. В ответ может идти торг – разное патриотическое воспитание и т.п. Но, по большому счету, оно не нужно. Кроме того, у Эрмитажа есть отдельная строка в государственном бюджете. Но Министерство культуры нужно в целом для российской культуры, потому что оно должно обеспечивать существование театров, концертных залов и всего остального.
Вопрос:
В Европе часто проводятся концептуальные междисциплинарные выставки: приглашают философов, социологов, искусствоведов, антропологов – они все помогают отбирать предметы. А в Эрмитаже такие выставки редко проводятся. Почему?
М.П.:
Есть такое объединение крупнейших музеев, «Группа Бизо», и там обсуждается, на что экспонаты дадут, а на что – нет. И на такие выставки – не дают. Это, конечно, снобизм. Но мы в таких выставках участвуем. И у нас есть другой важный вариант – это выставки, посвященные истории России: императорам, столам и т.п. Это межкультурное, междисциплинарное взаимодействие – это не про фарфор, это про русскую и французскую подачу к столу. Это нас очень увлекает, и здесь есть почва для сотрудничества.
Вопрос:
Я совершенно согласен с утверждением про созвучие экспонатов Фабра залу Снайдерса. Нет ли возможности оставить эту экспозицию там навсегда? Если бы выставка Фабра состоялась не в Эрмитаже, она бы не вызвала и десятой доли такого ажиотажа. Скажите, чем вы объясняете такую ярость публики, половина которой не видела выставки? У меня есть ощущение, что кто-то голосует за Трампа, а кто-то выступает против Фабра. Это некая реакция на условную современность. И, наконец, не собираетесь ли Вы Щукина показать у нас?
М.П.:
Начну со Щукина – не собираемся. Мы придумаем что-то более интересное, чем парижская экспозиция.
О Фабре. Я думаю, что все получилось правильно. Только Эрмитаж мог сделать ее так, чтобы она прозвучала. И это надо было сделать. Уровень ненависти в обществе просто дикий. Пусть он вскроется. С другой стороны, мне казалось, что никого уже просвещать не надо, что все давно образованные. Оказалось – нет. У многих есть это агрессивное незнание.
Вопрос:
Открыли в Екатеринбурге Ельцин-центр, замечательный интерактивный музей. Но там есть и магазины (например, магазин «Пиотровский»), и кафе. Как вы относитесь к такому совмещению пространства?
М.П.:
Ельцин-центр – замечательный. Это особый жанр президентской библиотеки. Чуть излишне мультимедийный, но в целом хороший. Есть разные жанры, а музей – это музей.
Вопрос:
А планируется ли расширение сотрудничества с провинциальными музеями? Москва и Петербург неплохо укомплектованы. А в провинции чувствуется недостаток культуры.
М.П.:
Я бы не совсем согласился. Я показал примерно пять будущих центров Эрмитажа в разных городах России. И везде мы проводим дни Эрмитажа. Это лекции Эрмитажа, это приезд директора, это фильмы, это книги, это мастер-классы реставраторов. Людей обучают на месте, как сохранять вещи, которые нельзя было вывезти для реставрации. Тем самым, ведется постоянная работа. Иногда бывают упреки. В Екатеринбурге открыли выставку Эрмитажа, состоящую из вещей, которые были подарены. Выставка вышла отличная. Но тогда постоянной связи не наладилось, и половина вещей лежало в запасниках.
Сейчас под нашим влиянием выставили вещи из Эрмитажа в Хабаровске. После революции очень много вещей было передано и продано в очень много мест – это было разорение Эрмитажа. И вот люди сами к нам обращаются, чтобы мы это делали. Так что это работа двусторонняя.
Вопрос:
Музей – это сторона диалога или посредник, медиатор?
М.П.:
Музей – это историограф. Летописец и историк этого диалога. Диалог идет; музей его может усилить, может поставить рамки, может из конфликта его превращать в мирный диалог.
Вопрос:
Прокомментируйте ситуацию вокруг Пальмиры. Ваши оптимистические и пессимистические ожидания.
М.П.:
Что будет, известно лишь Аллаху. Но, на самом деле, я очень огорчен. Я часто приводил это в пример, что впервые задача освобождения культурного памятника была поставлена в военные задачи. Но эта задача оттеснилась на фоне других вещей. Пока непонятно.
Вопрос:
В названии Эрмитажа есть слово «государственный». Не означает ли, что все, что есть в Эрмитаже, принадлежит государству? Бывает ли мысль о том, как защитить Эрмитаж от государства? Ведь к власти может прийти человек, который скажет, что ему это все не нужно?
М.П.:
Вообще государственный здесь значит «императорский». Но, конечно, вопрос о государственной собственности очень важный. Я слышал недавно, что есть титульная собственность, которая принадлежит государству. А дальше есть право музея распоряжаться. Музеи заключают соглашения, музеи договариваются. И музеям принадлежат все авторские права и права на исследования. Это часть собственности.
Как ограничивать? Вот я упомянул музейный фонд. Все шло как раз от этого вопроса «зачем это нужно?». Авангардисты какие-нибудь считали, что все это старое искусство не нужно. Мы добились, чтобы в закон о музейном фонде было введено мощное изменение – музейные коллекции не могут делиться и передаваться кому-либо без согласия музеев, либо могут в случае, если существует ненадлежащее хранение. Нам часто пытаются показать, что у нас есть ненадлежащее хранение – отсюда все эти проверки и т.п. Сейчас этап немного другой – создается новая концепция музейного фонда. Сначала ее создавали музеи коллективно и там было много хороших вещей. Но сейчас появилось много плохих, неожиданно сбоку зашедших. Например, существует такая вещь как электронный государственный каталог, который должен стать главным учетным документом. Ясно, что никакого учета не будет – там миллионы вещей.
Так что тут все время ведется борьба, смысл которой в том, что культура должна быть над политикой, над обществом. Это можно внушать и на низовом уровне, можно и показывать, что можно делать. Так, тот билль, принятый американским сенатом, очень хороший. Если наше правительство это примет, это улучшит ситуацию. Пока наши законы в этой сфере работают не так, музеи они могут и не защитить.
Вопрос:
Может должна быть статья в Конституции, что государство не может распоряжаться этими фондами?
М.П.:
Я не знаю, где это записать. Это должно быть, да. Культурное достояние дано нам не для того, чтобы им распоряжаться, а чтобы передать его будущим поколениям и по возможности обогатить, это важный принцип. Я часто слышал от частных коллекционеров: «Я не хозяин моей коллекции, я ее хранитель». И в конце жизни их обычная задача – как сделать так, чтобы после их смерти коллекция сохранилась, а не рассыпалась, когда дети будут распродавать вещи.
Вопрос:
Вы сказали о незаконных раскопках, что в частных коллекциях пропадают вещи. Мне странна эта позиция. Разве не так создавались монархические музеи? Кем определяется, какая археология легитимная, а какая – грабительская? Кто определяет, какая вещь легитимная, а какая – нет?
М.П.:
Ну, сейчас существуют международные законы, которые запрещают вывоз древностей за пределы государства без специальных разрешений. Археологи не вывозят вещи. С Персидским заливом – у них происходит потрясающий эксперимент, они пытаются создать большой универсальный музей. Его создать нельзя. Но они пытаются. Но, конечно, все вещи должны приходить туда легально.
