Ассоциированный сотрудник Центра изучения культурной памяти и символической политики, соредактор и один из авторов сборника «Память в сети» Алексей Павловский рассказал изданию «Стол», что такое memory studies, как культурная память связана с культурной травмой и что такое цифровой поворот в памяти.
Несколько отрывков из интервью:
Отвечая на вопрос о том, что такое memory studies, Алексей поясняет:
Это исследование коллективной и культурной памяти, пожалуй, одно из самых быстрорастущих направлений в гуманитарном знании, которое исследует, каким образом социальные группы воображают свое прошлое: травматическое, ностальгическое, героическое, любое. Еще в 1920-е французский социолог Морис Хальбвакс, создатель концепции «коллективной памяти», рассуждал о том, что индивидуальная память всегда опосредована «социальными рамками». Каждый из нас помнит о чем-то, потому что коллективы, к которым мы принадлежим, — наша семья, друзья, коллеги, представители одного с нами класса, нации или религии, — служат для нас спусковым крючком памяти о событиях, эмоционально важных для группы и обеспечивающих наше единство, взаимопонимание, солидарность. Когда наш коллектив исчезает — ослабевает и наша память о нем. Семейная память трансформируется с уходом и приходом поколений. Когда мы вспоминаем о чем угодно, мы, хотим мы того или нет, вспоминаем не только о себе. Мы вспоминаем о других.
Об истинном и фейковом при цифровизации:
Во время своих выступлений я часто предлагаю слушателям выбрать, какой из блокадных дневников написан настоящим человеком, погибшим в Ленинграде зимой 1941 года, а какой сочинен нейросетью. Люди начинают спорить, приводить доводы и говорить: «Вот этот настоящий, а этот — фейк». На это я отвечаю, что оба текста сочинены нейросетью. Что все эти страшные свидетельства, которые вы прочитали с экрана, — «выдуманные». Эффект на слушателей это производит неприятный, поскольку неспособность человека различать «подлинное» и способность программы воспроизвести нечто, на «подлинное» похожее, — это действительно серьезно. Я сразу успокаиваю слушателей и говорю, что если нейросеть тренировалась на реальных свидетельствах, то и ее «творчество» точно не отменяет трагедии блокады и доля «исторической правды» в нем точно есть. Но вопрос с подлинностью все равно подвисает. При этом есть и другая сторона вопроса, когда мы хотим удостовериться, что изначально цифровой артефакт является подлинным и уникальным. Появление NFT и использование блокчейна — это ответ на понятное желание знать, что посредник памяти аутентичен, что источник вас не обманывает: цифровая подлинность так же важна, как и любая другая. Итак, «цифровой поворот» точно не оставит нашу индивидуальную, коллективную и культурную память прежней. И если что-то и поменялось в нашем понимании этого феномена, так это переход от «кибероптимизма» 2000–2010-х к «киберреализму» 2020-х, когда мы понимаем, что интернет не гарантирует демократичности, свободы и подлинности памяти, включая ее «глобальность», что «цифровая память» иерархична, властна, соревновательна и иногда антагонистична, как любая другая.
О человеке XXI века и том, что он оставит о себе:
Человек XXI века — самый пишущий, читающий и фотографирующий представитель Homo sapiens за всю историю этого вида, а если вдаваться в подробности, так еще самый публикующий и архивирующий — и чем дальше, тем больше. Когда в 2005 году Земфира пела, что оставит после себя «гигабайт фотографий» и «три тетради сомнений неровным почерком», это не вызывало вопросов. В 2023 году даже ребенок понимает, что за долгую цифровую жизнь он оставит после себя терабайты визуального архива фотографий, видео и мемов, а его переписка в социальных сетях и мессенджерах по объему будет конкурировать с эпистолярным наследием Льва Толстого. «Литературоцентричный» XIX век, в сравнении с потоками информации, которые любой человек в цифровую эпоху оставляет о своей личности, мировоззрении и запросах, выглядит просто ничтожным. Соответственно, проблема не в том, что оставит о себе современник. А в том, как эту «цифровую память» сохранить. Во-первых, есть юридическая сторона дела, а именно проблема «цифрового наследства»: в большинстве стран мира ваши цифровые активы (например, аккаунт в соцсети) не считаются виртуальным имуществом, и все, что вам посоветует нотариус в России, так это выгрузить все на USB-носитель и завещать наследникам флешку. Во-вторых, есть архивная проблема: кто, как и на какие деньги будет хранить, описывать, систематизировать и делать публичным «цифровой архив» умершего человека, когда архивисты всех стран мира не могут разобраться даже с тем, что было собрано в доцифровую эпоху? Наделать терабайт фотографий может каждый, а вот как сохранить его для потомков, чтобы они могли им адекватно пользоваться, — это огромный вызов для культурной памяти цифрового человечества.
Фото из личного архива Алексея Павловского / Источник: «Стол»