Продолжаем публиковать интервью с учеными Европейского. В этот раз побеседовали с профессором факультета истории Борисом Колоницким. Он рассказал о проекте «Процессы легитимации насилия. Культуры конфликта в России и эскалация гражданской войны», поддержанном Российским научным фондом.
Сейчас реализуется вторая часть проекта (первая была в 2020–2022 годах). Согласно аннотации в карточке проекта на сайте РНФ, в 2023–2024 годах «главный фокус исследования будет сконцентрирован на дискурсивном сопровождении процессов развертывания гражданской войны в России».
Борис Колоницкий — руководитель проекта.
— Какая цель проекта и чем он может быть интересен кому-то, кто далек от исторической науки, но любит периодически почитать что-то интересное по истории?
— Вопрос о гражданских войнах очень актуален. Сейчас в мире идет несколько десятков гражданских войн (в зависимости от того, как классифицировать эти внутренние конфликты) единовременно. Некоторые их считают гражданскими войнами, некоторые нет. И в этом отношении значение российской гражданской войны (а эта формулировка очень неточная) велико. Это комплекс разнообразных конфликтов, которые разворачивались на постимперской территории с 1917 по 1922 год (а по некоторым оценкам конфликты начались раньше, а закончились позже). Это очень интересная и сложная модель, которую актуально вспоминать сейчас.
Второй момент — гражданские войны просто так не начинаются. Они подготавливаются, в том числе культурно. Прежде чем осуществить насилие, насилие каким-то образом проговаривается. Есть разные риторические тактики, символические легитимации насилия. И в нашем проекте мы изучаем, как гражданская война готовилась, проговаривалась, изображалась с помощью символики.
В первой части проекта мы подготовили сборник статей на эту тему, который вышел в издательстве Европейского университета в Санкт-Петербурге. Там же вышла еще одна книга, подготовленная в рамках проекта. Это книга Константина Валерьевича Годунова «Красная пасха». Она посвящена празднованиям революции, — там упоминаются вещи, которые к насилию имеют непосредственное отношение. Речь о символическом насилии в ходе праздников, о легитимации террора через праздник. Это довольно важный сюжет.
А сейчас мы решили сконцентрировать наши усилия и подумать о том, как политически использовалось само понятие «гражданская война», как оно интерпретировалось или наоборот табуировалось. В первую очередь в 1917 году, когда люди стали говорить о гражданской войне: что это для них значило, как они ощущали гражданскую войну. Один из вопросов, который нас очень интересует, — это эмоциональный фон подготовки гражданской войны и эмоциональный фон использования этого понятия.
— А есть ли уже результаты о том, у кого язык насилия и культура насилия были наиболее выражены? Разные партии, красные, белые, зеленые?
— Нет таких приборов, которые точно замеряют, где больше, а где меньше насилия. Что можно сказать определенно… Кто-то говорил о гражданской войне откровенно, кто-то фиксировал наличие гражданской войны, кто-то констатировал ее неизбежность, но гражданскую войну вообще-то готовили не только те люди, которые открыто заявляли об этом. Если говорить о Ленине, тексты которого, конечно, очень важны, они меняются в зависимости от политической ситуации. Иногда он говорил о необходимости гражданской войны, например, о превращении так называемой империалистической войны в гражданскую. Иногда он издевался над своими политическими оппонентами и заявлял, что они демонстрируют наивность, когда пытаются предотвратить гражданскую войну, или, как он говорил, пугают гражданской войной.
Некоторые события, которые даже предшествовали приходу большевиков к власти, уже воспринимались как гражданская война большим спектром людей. Вспомним, например, дело Корнилова.
Мы также говорим, и это уже видно сейчас, до окончания исследования, что страх перед гражданской войной действительно использовался политически.
— Первая мысль, когда я прочитала про язык конфликта, что это в первую очередь исследование лингвистических особенностей. Потом поняла, что имеется в виду другое. Получается, вы изучаете, как именно понятие «гражданская война» используется разными категориями лиц в разных контекстах? Или речь о еще каких-то словесных отображениях, особенностях?
— Если говорить о выпущенном сборнике статей, то мы рассуждали о разных сюжетах Гражданской войны. В одной статье речь шла о политическом использовании понятий «смута», «смутное время», потому что не все говорили «гражданская война». Некоторые использовали какие-то синонимы, заместители, суррогаты. К примеру, «смута», «междоусобица». Интересно, почему гражданскую войну одни признают гражданской войной, а другие нет. Некоторые политические противники большевиков говорили, что, мол, идет гражданская война и должна применяться иная тактика. А некоторые утверждали, что это не гражданская война, и большевики — не самостоятельная политическая сила, а только агенты немцев. И что большевики — это только преступники.
Мы говорили и о других терминах. Ну, например, в сборнике есть статьи, которые посвящены понятиям «большевик», «ленинец». Казалось бы, большевик и большевик, член партии и т. д. На самом деле это термин использовался очень многообразно и не только для характеристики большевиков.
— А из чего, можно говорить, в большей степени выросла культура насилия Гражданской войны в России? Из Первой мировой войны или из предшествующей политической культуры империи?
— Это долгий вопрос, на него невозможно ответить однозначно. Насчет Первой мировой войны есть много литературы. Грубо говоря, фронтовики, которые привыкли к насилию в годы войны, испытали различные стрессы и ломки, имели синдром участника боевых действий, в послевоенный период самореализовывались, осуществляя различные акции политического насилия. Действительно, есть классические образцы, потому что нацистское движение в Германии, например, мы не можем представить себе без праворадикального движения, бывших фронтовиков, националистически настроенных. Нацистское движение мы не можем представить без так называемых добровольческих корпусов, которые сражались и в Германии, и на границе Германии. В Германии они подавляли левых, а на границах Германии сражались с поляками, чехами, большевиками, латышами. Работает эта схема отчасти и в Италии, где так называемые сквадристы, участники боевых отрядов фашистской партии, тоже были фронтовики.
Но эти примеры не объясняют всего. Например, в Финляндии в 1918 году была гражданская война. Учитывая масштаб страны, очень жестокая, с большим количеством жертв. Причем наибольшее количество жертв было не в результате военных действий, а в результате террора. И в случае с Финляндией более масштабным был белый террор, а не красный. Финляндия не участвовала в Первой мировой войне, там не было такого опыта брутализации через фронтовизацию…
И до Первой мировой войны в Российской империи было много насилия. Мы сейчас как раз готовим подборку статей на эту тему, и одна из этих статей посвящена 1914 году, кануну войны. Тогда происходили забастовки, жестокие бои и погромы. И, с одной стороны, было очень сильным полицейское насилие, а с другой — и со стороны стачечников и рабочих насилия было предостаточно. Сложно себе представить, но в мирное время казаки, которые патрулируют улицы, если им казалось, что происходит что-то опасное, стреляли по окнам. Это свидетельствует об укорененности насилия в некоторых частях города. В начале XX века огромную популярность приобрел термин «хулиганство», пришедший из Англии. Разные люди понимали под ним разное, но очень часто хулиганством именовали, казалось бы, немотивированное и неспровоцированное насилие. Этого было достаточно много, и такое насилие иногда культурно оправдывалось.
— Что проект дает принципиально нового в понимании революции и Гражданской войны, в отличие от других исследований?
— Есть очень простые вопросы, на которые сложно ответить. Например, когда началась Гражданская война в России? Единства мнений нет. В советское время существовала точка зрения, что Гражданская война началась где-то в мае-июне 1918 года. И начало Гражданской войны было связано с восстанием чехословацкого корпуса. Это мыслилось как интервенция. Все в России шло более-менее хорошо, большевики захватывали власть вместе со своими союзниками, и тут вмешался международный империализм и спровоцировал гражданскую войну. Какая-то правда в этом была, но вместе с тем был и политический заказ снять с большевиков и коммунистов ответственность за начало войны.
Некоторые говорят, что Гражданская война началась в октябре 1917 года, когда большевики захватили власть. Скажем, когда артиллерия стреляет по Кремлю, как делала большевистская артиллерия, что это, если не гражданская война? Кто-то считает, что начало Гражданской войны было еще раньше. Есть книга английского историка Джонатана Смила, он пишет о российских гражданских войнах, и исходная дата, по его мнению, — 1916 год, восстание в Средней Азии людей, которые мобилизовывались на тыловые работы. Никто точно не знает, сколько людей погибло в ходе этого восстания. По всей видимости, речь идет о шестизначных цифрах. В тылу страны, недалеко от линии фронта, погибли сотни тысяч людей в результате каких-то действий. Что это, если не гражданская война?
— Какие конкретно слова?
— Гражданская война, большевизм, корниловцы, корниловщина. И другой ряд слов, которые для контекста очень важны, — буржуазия, буржуи, демократия, свобода.
— Можно ли сказать, что в современном мире изменился язык конфликтов? Или эти понятия уже не применимы вообще?
— Конечно, язык конфликтов меняется, меняется и эмоциональная нагрузка различных слов. Скажем, во многих политических культурах слово «революция» продолжает сохранять положительный оттенок. А «гражданская война» — негативный, хотя на самом деле разделить гражданскую войну и революцию совершенно невозможно. И любая революция исторически несет в себе опасность гражданской войны. И другой момент — никакая революция невозможна без хотя бы в малой степени интервенции, потому что ни одна страна не живет изолированно. Но люди часто не думают об этом и с энтузиазмом оценивают революцию, что иногда объяснимо.
Вместе с тем какие-то слова уходят и теряют свое значение. Например, слово «социализм». Оно было необычайно популярным в начале XX века и рассматривалось как глобальный проект переустройства и большевиками, и некоторыми их противниками. Социализм в начале XX века и десятилетие спустя — это и интеллектуально привлекательная теория, и политическое движение, и, более того, квазирелигиозное явление. Социализм был заменителем религии, чем-то экзистенциально гораздо более важным для людей. И многие вещи, в том числе акты насилия, легитимировались через эту религиозную составляющую социализма. Есть известное высказывание «Кто контролирует прошлое, тот контролирует настоящее», на самом-то деле…тут еще важное добавление — «Кто контролирует будущее?». Ради привлекательного проекта будущего можно переписать и прошлое. Сейчас такого проекта светлого будущего нет ни у кого.
— Если говорить об эмоциональной нагрузке и гипотезах, которые были сформулированы перед второй частью проекта, можно ли сказать, что были получены какие-то неожиданные результаты, не то, что ожидалось?
— Это хороший вопрос. Мы предполагали, что дело Корнилова вызовет разговоры о гражданской войне. Но что-то было неожиданным. Во-первых, мы не ожидали, что этих разговоров будет так много. Во-вторых, мы не предполагали, что некоторые люди накануне дела Корнилова уже ждали гражданскую войну, то есть они заведомо были подготовлены к такой интерпретации конфликта. В-третьих, мы не думали, что такие оценки будут по всему политическому спектру, от большевиков до правых. Это очень важно, что люди уже переживали ситуацию гражданской войны. Это был неожиданный результат.
— Какие ученые участвуют в проекте? Как я понимаю, не только из Европейского университета. Какая специфика сферы деятельности у каждого?
— Сейчас состав немного меняется, и я, может быть, на память не всех назову. Скажем, Константин Валерьевич Годунов, выпускник Европейского, подготовил книгу, о которой я уже говорил, «Красная пасха», и он очень много занимается историей эмоций. Константин Андреевич Тарасов, другой выпускник ЕУ, написал несколько статей про большевиков, про ленинцев. Сейчас он готовит пару статей о политическом использовании истории во время революции, в печать, насколько я знаю, уже сдана и принята в один из журналов статья о политическом использовании образа Шевченко. Еще он написал статью, посвященную использованию образа Козьмы Минина, такой символ русского патриотизма.
Александр Валерьевич Резник, тоже выпускник ЕУ, написал несколько статей, которые посвящены образу Троцкого и риторике в газете «Гражданская война», она выходила в 1918 году.
Павел Геннадьевич Рогозный занимается большой темой — большевики и народное православие. Он, в частности, изучает отношение к иконам и различные конфликты, которые сопровождали иконы. Тут очень сложная вещь, которая не описывается просто как атака атеистов на церковь и религию. Потому что одни и те же люди, которые могли почитать свои иконы, расстреливали чужие, иконы, принадлежавшие политическим противникам. Вскрытие мощей Рогозный также рассматривает. Это такая, историческая антропология народной религиозности в эпоху гражданской войны.
В этом году подключились и молодые коллеги, только что поступившие в аспирантуру ЕУ и уже подготовившие несколько статей.
—То есть можно сказать, что эта тема интересует студентов и выпускников Европейского?
— Я бы сказал, что в Европейском университете есть сообщество, я не хочу упоминать такие громкие слова, как школа…. есть какое-то сообщество людей, один-два человека в год, иногда три, которые интересуются упомянутыми сюжетами. Ну и кто-то уже во время магистратуры готовит то, что может стать статьей.
То, что в проекте разные поколения работают, конечно, очень важно.
— Получается, если интересует язык и культура конфликта, есть смысл поступать в Европейский? Это вопрос для потенциальных абитуриентов.
— На факультете истории Европейского университета есть несколько сильных точек. Одна их них — это, например, история империи, которая интересует и Алексея Ильича Миллера, и Амирана Тариеловича Урушадзе, и некоторых других коллег.
Вторая — это memory studies. История памяти, культура памяти.
Третий большой сюжет — это то, что относится к так называемой новой политической истории, которая в известной степени противостоит традиционной политической истории. Традиционно о чем пишут историки? Писали, пишут и будут писать. Об истории политических лидеров. Политическая биография — это вечный жанр. Это история основных политических акторов, прежде всего политических партий, история высокой политической идеологии. Есть программы политических партий, какие-то программные документы и прочее. За пределами этого остаются сюжеты, которые раньше казались маргинальными, но сейчас представляются важными. Это политическая коммуникация, политическая символика, политическая риторика. И одно из направлений, которое очень сильно представлено в Европейском университете, не только на факультете истории, это межфакультетская вещь, — это то, что условно можно назвать историей понятий в разных изводах. Это и история понятий, и кембриджская школа интеллектуальной истории. В известном смысле и наш проект немножко примыкает к этому, но для нас это скорее является источником вдохновения, чем знаком какой-то научной принадлежности.
— Планируется ли издание монографии по итогам проекта?
— Да, мы планируем издать коллективную монографию и надеемся, что у нас получится. «Политическое использование понятия “гражданская война”». Но это большой вызов, потому что сейчас часто то, что называют коллективными монографиями, на самом деле является сборниками статей, связанных иногда скорее объектом исследований. Хотелось бы, чтобы наш книжный результат был более единым. Но это амбициозные планы. Может, мы этого и не достигнем, но постараемся сделать получше.
— Если смотреть в будущее, совсем амбициозно, думаете ли о продолжении проекта? Эта часть заканчивается в конце 2024 года. Есть ли мысли, куда еще можно посмотреть?
Одна идея, которая часть из нас очень интересует, — это идея существования империи в условиях революции, революция на имперском пространстве. Это важная тема, много кто о ней пишет. И это сюжет одного специального курса, который я читаю на факультете истории и через который многие люди прошли.
Вторая тема — это культ вождей и культура вождизма в условиях Российской империи.
И то, и другое интересно, но мы посмотрим. Мы влияем на проекты, проекты влияют на нас, так что мы сейчас немного другие, чем были в начале обращения к этому проекту.
***
- Сборник статей «Слова и конфликты: язык противостояния и эскалация гражданской войны в России»
- «"Красная пасха": празднование годовщин Октября и политическая культура гражданской войны»