Открываем новую рубрику. Следуем за трендами нашего официального телеграм-канала «Европейский просто сложно» и начинаем устами наших ученых простым языком рассказывать о самых интересных исследованиях ЕУ.
В 2023 году Российский научный фонд поддержал проект «За пределами “колониальности” и национализма: пространства интеграции в Российской империи (XIX — начало XX в.)». Согласно аннотации на сайте РНФ, центральная проблема в рамках проекта — анализ формирования и развития разнообразных имперских пространств интеграции, через которые представители различных этнических и социальных групп включались в российские государственные и/или общественные структуры. Среди таких пространств интеграции — образовательные институты, военные и административные структуры, институты местного самоуправления, профессиональные сообщества, общественные, в том числе научно-просветительские организации. Руководитель проекта — декан факультета истории Европейского Амиран Урушадзе.
Редактор сайта Европейского расспросила ученого, в чем главный тезис проекта, чем это исследование отличается от других со схожей тематикой и почему проект может быть интересен не только профессиональным историкам, но и неспециалистам, любящим почитать что-нибудь интересное об истории.
- Сроки проведения проекта: 2023–2025
- Участники проекта: А. И. Миллер, В. В. Лапин; Т. Ю. Борисова, Ю. А. Сафронова, К. А. Соловьев, А. Т. Урушадзе; Ю. В. Казанцева, С. С. Новосельский, А. А. Рубцов.
Аннотация проекта на сайте РНФ
— Амиран, если говорить в целом, то какой главный тезис этого масштабного проекта?
— Мы хотим показать, что Российская империя — это не только история о доминировании, не только история об экспансии, но история об интеграции различных этносов, правовых и культурных традиций. Российская империя была государством, которое довольно успешно интегрировало регионы, причем не только в административно-правовое, но и в культурное пространство.
—Чем обусловлены временные рамки проекта?
—Существует представление, и в историографии оно тоже довольно распространено, что Российская империя — это государство, которое от самого своего основания клонилось к упадку. И очень часто мы смотрим на Российскую империю, зная, что эта страна развалилась в 1917 году, как на динозавра, который обречен умереть. Подходим к нему и пытаемся понять, почему он умер. Потом становится ясно, что он был слишком большим, слишком много ел, часто болел, был уязвим и так далее.
Мы от этой перспективы хотим отойти и показать, как наследие Российской империи использовалась в советскую эпоху. Этот транзит нас тоже отчасти интересует: как структуры и практики, которые были заложены еще в Российской империи, затем развивались в переходном, раннесоветском периоде. Если говорить о практиках позитивной дискриминации, мы хотим показать, что они были присущи в том числе и Российской империи и начались не в советскую советскую эпоху, отнюдь. Ну и кроме этого, мы хотим показать, что у империи были определенные альтернативы развития. Мне кажется, альтернативность развития Российской империи можно продемонстрировать на основе анализа эффективности тех многочисленных пространств интеграции, которые мы исследуем.
— Если под исследование еще попадают условно двадцатые годы, можно ли провести рубеж, что с тридцатых годов условно все пространства интеграции менялись?
— Эта эпоха уже совершенно другая, в ней иначе выстроен сам механизм интеграции и функционирования институтов. Поэтому, мне кажется, что здесь, с одной стороны, мы можем несколько продолжить, выйти за рамки 1917 года, показать, что кое-что оставалось и было в общем-то актуальным наследием, но, с другой стороны, это можно делать, только понимая и отдавая себе отчет в том, что двадцатые и тридцатые годы — это уже, что называется, другая история.
— Если говорить и с научной точки зрения, и с точки зрения обывателя, который любит почитать «что-нибудь интересненькое» про историю, но не обладает специализированными знаниями, чем этот проект интересен?
— Историю Российской империи часто представляют как аннотированный каталог императоров и императриц. Что чаще всего вспоминают, когда о ней говорят? Российская империя — это эпоха дворцовых переворотов, такая шальная императрица, причем часто вспоминают имена Елизаветы или Екатерины. Потом обычно вспоминают Отечественную войну 1812 года, где безвольного Александра I защитил гений Кутузова. Николай I ассоциируется со словами «Николай Палкин», хотя по большому счету это выдумка Льва Николаевича Толстого. Потом, конечно, мрачное семилетие. После Николая у нас представление, что началась весна, это про царствование и великие реформы Александра II, в общем-то такого гениального правителя. Потом его зачем-то убивают, а затем Александр III снова Россию подмораживает. После него приходит Николай II, отличный семьянин, но, к сожалению, никудышный правитель. Таким образом, вся история Российского государства — это такая история, как писали еще в XVIII-XIX веке, то есть история российских правителей: от Рюрика и дальше.
Происходило это, как нам представляется, не только волей монарха, не только тем, что где-нибудь на окраинах империи висел портрет соответствующего монарха, а потом его снимали и меняли на другого. А в том числе благодаря появлению и функционированию различных пространств интеграции. К примеру, армии, которая обеспечивала определенные социальные лифты для представителей всех народов Российской империи. Одних генералов грузинского происхождения в российской армии XVIII — начала XX столетия было около 300 человек.
Есть очень интересная книга британского историка с испанскими корнями Фелипе Фернандес-Арместо «Наша история. Испанская история Соединенных Штатов Америки». Он показал, что как раз-таки испанцы и латиноамериканцы сильно повлияли на американскую историю еще до появления на континенте британцев. США историк называет латиноамериканской страной.
Пространства интеграции разнообразны. Например, школа, университет. Мы хотим показать, что практики позитивной дискриминации существовали не только при большевиках, как признано на сегодняшний момент в историографии, благодаря работам известных историков, к примеру, Жюльет Кадио или Терри Мартина. Политику, которая позволила бы национальным меньшинствам обзавестись интеллектуальной элитой, часто письменными языками, инстуционализированной культурой, проводила и Российская империя. Один небольшой пример. Регулярно с 1849 года не менее 160 кавказских уроженцев обучались в лучших российских университетах за казенный счет.
— А не было ли такого, что после обучения в российских университетах интеллигенция стремилась к возрождению национальной идеи, не в рамках империи?
— Такое, разумеется, было. Здесь достаточно посмотреть на состав первых независимых правительств. Я имею в виду составы правительств независимых Грузии, Армении и Азербайджана. Если мы посмотрим, что в анамнезе у этих людей, каков их культурный бэкграунд, то увидим, что они все или выпускники или недоучившиеся студенты лучших российских университетов.
Конечно же, значительная часть этой интеллигенции понимала, что такое национальное строительство. Кто-то становился лидером национального движения. Здесь есть множество примеров. Можно вспомнить Илью Чавчавадзе, отца отечества для современной Грузии, который учился в Санкт-Петербургском университете. Но гораздо больше было случаев, когда кавказские воспитанники пополняли ряды институтов имперской администрации и отлично служили, получали соответствующие награды, повышения в чинах и в общем-то были людьми, на которых Российская империя во многом на своих окраинах и держалась.
— Когда мы говорим о пространствах интеграции в этом проекте, мы о каких слоях общества в основном говорим? Условно понятно, что была аристократия, и в большинстве своем аристократические круги, наверное, неплохо интегрировались в имперское пространство. Потом интеллигенция, которую вы упоминали. Но было еще и простонародье. На кого вы собираетесь смотреть в этом проекте больше всего?
— Смотреть хотим на всех вместе. Конечно, гораздо легче посмотреть, как российская империя взаимодействовала с элитами. Но пространства интеграции, о которых мы говорим, настолько разнообразны, что речь может идти не только об элите, но и о рядовых обывателях и самых широких демократических слоях общества, потому что одним из важных пространств интеграции в Российской империи был город.
Российская империя, по сути дела, способствовала урбанизации целого ряда окраин. Кавказа совершенно точно. Тифлис изменил свой облик. Это был город, который после персидского разорения в 1795 году переживал далеко не лучшие времена. А к середине XIX столетия, в годы наместничества Михаила Воронцова, Тифлис превратился в тот город, в котором узнаются и его современные черты. Фактически проспект Руставели, тогда он был Головинским проспектом, да и площадь Свободы сейчас, а тогда она именовалась Эриваньской площадью, эти самые важные места в структурном отношении в современном Тбилиси были отстроены и представлены в городском пространстве именно имперской администрацией в середине XIX века. Город как пространство интеграции максимально демократичен и в него вписывались люди совершенно разного социального происхождения.
Еще одним важным пространством интеграции является суд. Как раз судебные институты и уставы, на мой взгляд, вполне себе демократичны. Здесь можно посмотреть, к каким правовым традициям апеллирует население в разное время. К примеру, в ходе интеграции Северного Кавказа в состав Российской империи Российская империя на низовом уровне не шла сразу на учреждение уездных судов или каких-то судов, выстроенных по общим имперским шаблонам, это было бы неэффективно. Поэтому на Северном Кавказе продолжали действовать словесные суды, которые были построены на авторитете мусульманского права. Но к концу XIX — начала XX столетия стало понятно, что общество уже не устраивает эти судебные нормы. Очень многие наоборот апеллировали к тому, что нужно наконец-таки ввести регулярный российский суд, он будет менее коррумпированным и, соответственно, более свободным и справедливым, состязательным, чем, то, что жители Северного Кавказа имели тогда.
— Вы упомянули, что в состав империи очень хорошо интегрировалось Грузия. А есть ли еще примеры успешной интеграции?
— Эту интеграцию я просто лучше знаю. Но в целом, если говорить об окраинах, когда я говорю, что они хорошо, успешно интегрировалось, мы, конечно же, не должны забывать, что в ходе этой интеграции были различные кризисы. К примеру, после вхождения Грузии в состав Российской империи было и кровавое Кахетинское восстание 1812 года, и восстание в Гурии в 1841 году, а до этого был грузинский дворянский заговор 1832 года.
Если мы будем говорить об Армении, здесь взаимоотношения между представителями российской администрации и армянской элитой тоже складывались далеко не безоблачно. И очень серьезные противоречия были с армянским духовенством, прежде всего с армянским католикосом.
В историографии, посвященной империям в целом, существуют две легенды. Одна — такая черная легенда. Это легенда не только о Российской империи, а еще и о Римской, Испанской, Османской империях, и о Соединенных Штатах Америки тоже. Черные легенды — это легенды, утверждающие, что империи всех давили, душили, уничтожали без разбору и насаждали собственный порядок. Здесь можно увидеть множество примеров. Посмотрите, как испанцы изображались в литературе даже XX века. Хотя началось складывание черной легенды об Испанской империи еще в XVI веке. Для примера достаточно посмотреть как изображены испанцы в популярном у нас романе Рафаэля Сабатини «Одиссея капитана Блада».
То же самое в отношении Российской империи. Существует черная легенда о Российской империи, и она довольно распространена, в том числе на Северном Кавказе. Согласно ей, Российская империи исключительно переселяла, выселяла, убивала и пыталась контролировать.
Но есть и противоположность, так называемая золотая имперская легенда, что империя — это в духе сочинений Нила Фергюсона о Британской империи — приносит с собой школы, образование, закон, порядок, правовые нормы и все остальное. Фергюсон писал, к примеру, что Британской империи весь мир обязан технологиями, первой глобализацией и так далее.
Мы хотим избежать и черной, и золотой легенды. Не забывая о тех кризисах и противоречиях, которые неизбежно возникали в процессе интеграции, мы хотим показать вариативность этого процесса.
Это можно проследить на примере взаимодействия российской администрации, имперской власти и мусульманских общин Российской империи, причем не только на Северном Кавказе, но в и Поволжье, и в Средней Азии. С чего тут нужно начать?
В исламе, строго говоря, нет духовенства. Ислам — это конфессия, в которой не предусматривается духовенство, потому что сама община может выбрать уважаемого человека и он будет говорить от имени общины и пользоваться необходимым авторитетом. Но когда Российская империя начала работать с большими исламскими сообществами, она, как система, которая настроена совершенно по-другому, решила, что тут так не пойдет, и если у вас нет духовенства, так мы его сделаем. И фактически духовные управления мусульман — это была институционализация конфессиональных различий для того, чтобы обеспечить имперский контроль и управление.
Но при этом, как отмечают исследователи, в частности, Роберт Круз в книге «За пророка и царя», эти институты были призваны не только контролировать и угнетать, они фактически находились в партнерских взаимоотношениях с исламскими общинами. Почему? Потому что они позволяли защититься последним от различных еретических течений и фактически выступали в качестве патронов, могли обеспечить протекцию, финансовую защиту и так далее.
— Идея про диалог — это очень интересно.
— Да, в своих исследованиях мы покажем, как и окраины, и пространства интеграции меняли империю и как они деформировали, в том числе, централизаторские замыслы.
Опять же, на примере Кавказа могу рассказать. История такая: у российских императоров была идея, что Российская империя — это единое пространство и что окраины должны стать простым продолжением внутренних российских губерний. Но на практике этого не получилось, и, чтобы Кавказ стал частью Российской империи, пришлось создавать дополнительные невиданные административные институты. Это обеспечивало имперский контроль и порядок на Кавказе. И эта институционализация приводила соответственно к изменению самой империи. Появление должности кавказского наместника в 1844–1845 годах — это же изменение империи, отход от регулярного порядка управления.
Эти примеры можно продолжать и в отношении армейских институтов. На Кавказе, чтобы победить горцев, российской армии нужно было стать не вполне европейской армией. И российская армия очень сильно поменялась… Еще Михаил Юрьевич Лермонтов писал о «настоящем кавказце», которому давал такое определение: «существо полурусское полуазиатское, наклонность к обычаям восточным берет над ним перевес». Это люди, для которых Кавказ превратился в постоянную, вечную войну и мир, которые, изучив местный образ ведения войны, в общем-то воевали совершенно не так, как остальная Российская армия.
Кроме этого, конечно же, изменилось публичное пространство Российской империи. В том числе благодаря появлению новых литературных традиций. Такой литературной традицией можно считать кавказские повести. Фактически, если идти вслед за известным исследователем Остином Джерсилдом, это было формированием литературы ориентализма: сочинения Пушкина, Лермонтова, а потом Бестужева-Марлинского и, конечно, Толстого. Это череда очень важных сочинений, которые составляют отдельную традицию представленности Кавказа и его населения в русской культуре.
— Из разных пространств интеграции, которые вы уже назвали, ну и плюс которые упоминаются в аннотации, какое кажется самым перспективным для изучения?
— Здесь многое зависит от исследовательских вкусов и предпочтений. Но мне, конечно, интересна школа как пространство интеграции. Кроме этого, очень любопытно, как в различные армейские институты вписывались те или иные традиции — этим в нашем проекте по большей части будет заниматься Владимир Викентьевич Лапин, известный специалист по военной истории. В общем-то ведь именно об армии как пространстве интеграции написал еще Александр Куприн в «Поединке», там уроженец Кавказа офицер Бек-Агамалов пользовался заслуженным уважением сослуживцев.
— Сейчас уже есть какие-то неожиданные результаты, не то, что ожидалось, согласно гипотезам?
— Для меня стало совершенно неожиданным то, что одним из пространств интеграции фактически можно считать социалистические кружки, группы. Они тоже вбирали в себя представителей различных национальностей, и внутри этих революционно-демократических групп, а они были предельно космополитичны, не было национального разделения. Важнее было скорее быть участником одного читающего сообщества, и в этом смысле, как как нам представляется, это тоже одно из пространств интеграции.
—Есть ли в целом в историографии похожие исследования, с идеей про диалог империи и регионов? Если да, то в чем разница с вашим исследованием?
— Конечно, похожие есть. Каждый, кто начинает какое-то новое исследование, думаю, должен чувствовать себя карликом на плечах гигантов, историческая наука развивается и мы имеем дело с огромной историографической традицией. Отличие нашего подхода заключается в том, что мы пытаемся рассмотреть именно отдельные пространства интеграции, мы их выделяем. Историография знает исследования, которые посвящены имперской этнополитике или политике империи в отношении тех или иных конфессий, но мы хотим выйти за пределы общих направлений, сосредоточиться на своеобразных лабораториях империи: школе, армии и так далее.
—Применяя терминологию пространств интеграции к современной жизни, как, по вашему мнению, сейчас они изменились? Что сейчас в первую очередь играет эту роль?
— Сейчас массовая культура является самым важным пространством интеграции: музыка, социальные сети, компьютерные игры. Если говорить о таких пространствах интеграции, которые существовали и продолжат, наверное, существовать, на примере нашей страны, самым эффективным был и остается советский кинематограф. Он действительно представляет собой культурный феномен, который является узнаваемым для представителей народов всего постсоветского пространства.
— В аннотации вы пишете, что постколониальный подход в западной академический среде в данный момент единственно верный. А что сейчас происходит с России?
— В России по-разному. С одной стороны, мы видим специализацию, растущую, углубляющуюся. Тут достаточно посмотреть на статьи в известных академических журналах. Они часто посвящены очень любопытным, но в общем-то локальным тематически и хронологически сюжетам. Или, с другой стороны, много публицистики с апологетикой империи в духе «Россия, которую мы потеряли».
Нам кажется, что сейчас в российской историографии необходимы работы, которые были бы, с одной стороны, построены на очень внимательном анализе исторических источников, а, с другой, могли бы не только рассказать, но и объяснить историю Российской империи. Если сейчас этого не сделать, российская историография может увлечься очень любопытными, но локальными сюжетами и отстать от того, что происходит в западноевропейской историографии. Мы можем просто-напросто за деревьями не увидеть леса и уступить задачу формулирования концептуальных ответов на большие вопросы зарубежным коллегам. Очень важно поддерживать академические контакты. Научные результаты работы российских историков должны быть фактом мирового историографического процесса.
Беседовала Светлана Абросимова
***
Окончание проекта запланировано на 2025 год, но сейчас уже можно прочитать несколько опубликованных материалов:
- Сафронова Ю. Самообразование vs внеклассное чтение: светская литература в православных духовных семинариях после реформы 1867 г. // Антропологический форум. 2023. № 57. С. 61–85. (URL: https://anthropologie.kunstkamera.ru/06/2023_57/safronova)
- Урушадзе А. Закавказье в Российской империи и СССР (1801-1936): преемственность и разрывы // Звезда. 2023. № 7. (URL: https://zvezdaspb.ru/index.php?page=8&nput=4579)
- Урушадзе А. Армянский католикос в системе управления Российской империи: пределы и противоречия интеграции // Христианство на Ближнем Востоке. 2023. Т. 7. No 2. С. 183–202. (URL: https://drive.google.com/file/d/1DRHQQ2f_9Pnqm1yEONUqe4v1FBii0c3C/view )