В июне 2014 г. Центр антропологии религии организовал панель «Вера и процветание: «духовная экономика» современных религиозных культур» на конференции «Экономика и религия» (Факультет свободных искусств и наук, Санкт-Петербургский государственный университет).
Аннотация панели:
По меньшей мере со времен Макса Вебера проблема «религиозной экономики» остается одной из самых привлекательных и одновременно противоречивых для историков, социологов и антропологов, занимающихся исследованием массовых религиозных практик разных культур и эпох. «Избирательное сродство (Wahlverwandtschaft) между известными формами религиозного верования и профессиональной этикой», а также «развитием материальной культуры» в целом, о котором писал немецкий социолог, в историко-антропологической перспективе оказалось крайне вариативным и с трудом приводимым «к единому знаменателю» в терминах социальных и культурных закономерностей. Так, в России XIX века «мирская аскеза» и эффективная хозяйственная этика были характерны для религиозных групп, которые вряд ли можно было заподозрить в рационализме и стремлении к экономическому преобразованию мира, — старообрядцев-беспоповцев и скопцов, — при том, что один из радикальных беспоповских «толков», наоборот, декларировал полный отказ от собственности и денег, за что получил название «безденежных». «Евангелие процветания», проповедуемое современными христианами-пятидесятниками, имеет прямые аналогии и, вероятно, общие истоки с религиозной идеологией New Age, чьи холистические тенденции вряд ли уместно возводить к протестантской теологии «мирского призвания». Гипотеза Вебера, таким образом, заняла довольно странное место в социальной теории XX в.: несмотря на очевидную привлекательность и инновативность, она не позволила выявить сколько-нибудь устойчивые общественные и исторические механизмы, обеспечивающие взаимную обусловленность «религиозных верований» и «экономической этики». Стоит, кроме того, иметь в виду и другую сторону вопроса: антропологические исследования показывают, что в постколониальных и переходных экономиках религиозное воображение может служить средством психологической адаптации к развитию капиталистических отношений и социального неравенства. Так, по словам Биргит Майер, «специфическая диалектика околдовывания и расколдовывания», характерная для дискурсов пятидесятников в современной Гане, дает последним «возможность выразить свое неоднозначное отношение к современной рыночной экономике и ритуальные средства, чтобы принять ее и участвовать в ней в качестве потребителей». В подобных случаях, вероятно, следует все же говорить о примате экономической этики по отношению к «гибридным формам» верований и морали. Как бы то ни было, вопрос о взаимных связях между религиозными идеями и практиками, этическими моделями и экономической деятельностью представляется вовсе не праздным. Изучение этой проблематики и попытки выстроить общую теорию «религиозной экономики», по всей видимости, должны опираться на эмпирические исследования со специальным вниманием к тому, какие именно идеи, нормы, ожидания и социальные практики оказываются решающими в формировании «экономического этоса» тех или иных социальных групп, идентифицируемых «по религиозному признаку».
Основная задача панели — обсудить роль экономических практик и идеологий в религиозных культурах конца XX — начала XXI века. Стоит ли думать, что социальная глобализация и экспансия постиндустриального капитализма ведет к унификации экономических ожиданий и стратегий в различных религиозных сообществах? Чем определяется их сопротивление глобальной капиталистической экономике и, наоборот, ее «интериоризация»? Какие формы современной экономической деятельности, в свою очередь, обладают религиозными подтекстами? Как в современных религиозных культурах соотносятся представления об экономике, морали и социальных отношениях? Насколько работоспособна гипотеза Вебера применительно к новым религиозным движениям? Доклады, составляющие панель, позволять пролить свет на эти вопросы применительно к современным религиозным культурам в России и за ее пределами.