В рамках седьмой ежегодной конференции ЕУСПб «ВДНХ» 7-9 ноября прошла мини-конференция «Civil Society in Russia and the Contemporary World: Social Movements, Institutions, and Moods», на которой выступили ряд крупных исследователей из России, Европы и США.
Конференция началась с выступлений декана Факультета политических наук и социологии ЕУСПб Артемия Магуна, представителя Лаборатории публичной социологии (PS. Lab), Олега Журавлёва и сотрудника Центра Европейских исследований – Центра ЕС ЕУСПб Елены Белокуровой. В своём выступлении Олег Журавлёв отметил, что социология общественных движений плохо представлена в научном пространстве современной России и задача лаборатории, которую он представляет, – исправить ситуацию, а также установить более прочные связи между наукой и гражданским активизмом. Елена Белокурова высказалась, что кроме изучения протестов и протестных групп и инициатив необходимо уделить внимание и другим секторам гражданского общества – неправительственным организациям и социальным движениям. Артемий Магун сделал доклад о том, что такое гражданское общество, и как это понятие трансформировалось в западной мысли за последние 200 лет.
1. Civil Society and Social Movements: Nature, Origins, and Sources
Джек Голдстоун, профессор Университета Джона Мейсона, в докладе «1848, 2013, and rising global middle class» показал, что 1848 год был годом «неуспешных» и «прерванных» революций в Европе, а события 1968 года в Европе и США, 2011 года в арабских странах и 2013 года в России, Турции и Бразилии нельзя определять как революции: в отличие от 1848-го, в последних трёх случаях восставшие не требовали свержения авторитарных политических режимов и изменения социального порядка, а боролись лишь за расширение гражданских конституционных прав в рамках существующей системы. Только события «арабской весны» могут быть сопоставимы по характеру с 1848 годом, однако, отметил он, ещё рано делать окончательные оценки. Восстания 2013 года являются результатом роста среднего класса и предоставления доступа к образованию широким слоям населения в развивающихся странах. Однако эти движения остаются городскими и не имеют общенационального масштаба.
Карин Клеман из Смольного института СПбГУ сделала доклад "Grassroots mobilization in Russia: embeddedness in daily life and ''rise in generality''", в котором осветила практику формирования низовых гражданских инициатив, опираясь, в частности, на опыт активистов из Калининграда. Первые значимые организованные протесты граждан она относит к 2005 году, когда вспыхнули недовольства против реформы монетизации льгот, однако граждане, вовлечённые в те события, не приняли никакого участия в протестах двух последних лет.
Артемий Магун выступил с докладом «Civil society and populism of recent russian protests», где изложил историю гражданского общества в России. Первые неправительственные организации в 1970-1980-х занимались, главным образом, критикой государственного строя в СССР. Бум (само)организаций пришёлся на перестройку, что вылилось в «негативную революцию»: насильственная приватизация, фрагментация интересов и распад социальных связей, атомизация в 1990-х. С начала нулевых государство осуществляет намеренную деполитизацию гражданского общества в России.
Однако в то же время наблюдаются и другие тенденции: рост городского образованного класса и увеличение доли нематериального труда, рост числа локальных протестующих.
С 2008 года стали вспыхивать полуспонтанные политические выступления, такие как «Марш несогласных» или националистический митинг на Манежной площади в декабре 2010 года, а государство включило в пропагандистскую кампанию продвижение гражданских и моральных ценностей. Всё это, в конечном счёте, создало базу для протестов зимой 2011-го.
2. State and social movements in comparative perspective.
Профессор НИУ ВШЭ Александр Филиппов в своём докладе "Police and politcs: civil society and the neoliberal state" рассказал о понятии «полиции» и «полицейского государства». Есть сфера политического — это сфера непрерывного конфликта внутри суверена (народа) между разными общностями, в то время как полиция и полицейское управление ведёт к нивелированию конфликта, полной гомогенизации суверена и унификации. В режиме полицейского государства потребность в политической дискуссии отсутствует, основная его задача это безопасность, благо и благосостояние.
Кыванч Атак, Ph.D. студент Европейского университетского института во Флоренции, представил доклад "Precarious against the ''looters'': an inquiry into policing and Gezi protests", в котором раскрыл основные вехи летних протестов в Стамбуле по поводу уничтожения парка Гёзи.
Маргарита Завадская сделала доклад "Between the Ballot and the Street: in Which Authoritarian Regimes the Elections Subvert?", в котором проанализировала выборы в авторитарных режимах и обнаружила, что далеко не во всех случаях действующее правительство выигрывает, несмотря на свой антидемократический характер и возможность махинации. Также анализ выборов за 1990-2011 годы показывает, что большая часть рассмотренных ей авторитарных режимов не оспаривалась протестами после выборов. Каждый конкретный случай возникших протестов необходимо рассматривать отдельно, чтобы выяснить, какое влияние оказали (и оказывают ли вообще) выборы на протесты. Насилие со стороны режима не может предотвратить или спровоцировать протесты, но способно перевести их в мирное русло. Вероятность протестов определяется типом авторитарного режима (гражданский — монархический — военный), меньше всего случаев выступлений падает на режимы военного типа, а случаев насильственного и ненасильственного протеста в каждом типе примерно поровну.
Ирина Соболева из Высшей школы экономики выступила с докладом "The effect of protests on political engagement in autoritarian regimes (evidence from Russia)". Идея докладчицы заключалась в том, что политическая вовлечённость усиливается через участие в протестах. Однако это касается только тех, кто уже к тому моменту был вовлечён, а рост вовлечённости возможен только во время электоральных циклов. Усиливаются ядра движений, а остальные — активисты и «нейтральные» - уходят после окончания протестов. Фреймирование любого коллективного действия как политического становится единственным выходом удержать активистов.
Андрей Семёнов (Тюменский государственный университет) и Олеся Лобанова (Пермский государственный университет) в докладе "How people and organizations demand changes: the research of protest actions' repetorie in Tyumen" представили панораму протестных выступлений 2011 года в регионах России и показали, что входило в репертуар действия движееий: от традиционных митингов и пикетов до новых форм выступления — флэшмобов и стрит-пати. В частности, представители коммунистической партии чаще прибегали к традиционным средствам выражения политической позиции, в то время как националисты использовали более «креативные» подходы в том, что касается уличного протеста.
3. Social movements: logic of development
Донателла дела Порта в докладе "Evetful democratizations: how movements change relations" представила модель трёх режимов темпоральности в процессе политических изменений: телеологическая (события объясняются через абстрактные исторические категории — индустриализация, урбанизация); экспериментальная (события объясняются через сравнения исторических путей — революционный против нереволюционного, демократический против недемократического); событийная (события признаются в качестве силы, способной влиять на исторический процесс). Событийная темпоральность создаёт понимание классовых интересов у граждан, формирует контр-элиты, повышает уровень субъектности и производит восприятие «нет другого выхода» в среде участников движения. Все вместе эти факторы определяют основу для протестов, обеспечивающих демократизацию.
Иван Климов из Высшей школы экономики выступил с докладом "The movement of civil observers", в котором рассказал о специфике и результатах исследования движения наблюдателей.
Олег Журавлёв, Наталья Савельева и Светлана Ерпылёва из Лаборатории публичной социологии презентовали проект "Solidarity against individualism: new social movements in Russia". Они говорили о том, что ключевым моментом в формировании групп (движений) является опыт коллективных действий. В современной России социальные движения находятся в кризисе из-за господства «деполитизированной личности». Анализ протестных выступлений последних лет показал, что участники событий считают коллективные действия добровольным вкладом, обязанностью, которую можно сложить с себя в любой момент, а регулярное коллективное действие угрожает личной свободе. Групповая активность становится не целостным процессом, а суммой индивидуальных решений, что в конечном счёте ведёт к фрустрации и развалу движений.
Ольга Усачёва, представляющая Институт социологии РАН, выступила с докладом "Volunteers networks under disaster conditions in Russia". Докладчица объяснила мотивацию добровольцев через два фактора: 1) недоверие властям и, как следствие, необходимость самоорганизовываться; 2) моральный аспект. Катастрофы повлияли на общество по ряду параметров: 1) приобретение опыта коллективного гражданского действия; 2) накопление социального капитала участниками и формирование широкой платформы солидарности; 3) практика взаимодействия между частями гражданского общества; 4) появление доверия в к волонтёрам в обществе.
4. Identities and emotions in social movements
Профессор Университета Амстердама Берт Кландерманс выступил с докладом "Identity politics and politicized identities: identification and protest". Политизированную идентичность спикер обозначил как ситуацию готовности участвовать в политическом действии. Политизация — это процесс: он начинается с осознания жалоб и недовольств, затем участники движения выдвигают требования и ведут борьбу за удовлетворение своих требований. Чем сильнее чувство идентификации с организацией, тем больше вероятность выступления от имени группы. Коллективная политизированная идентичность повышает готовность к действию, а совершённое действие, в свою очередь, усиливает коллективную идентичность.
Максим Алюков из Лаборатории публичной социологии представил доклад "Infrastructure of political participation and affect", в рамках которых раскрыл вопрос о роли эмоций в политическом действии на примере ряда местных сообществ. Такие эмоции как гнев, согласие или несогласие являются и целью общественных движений, и спусковым механизмом («топливом»).
Михаил Габович из Эйнштейн Форума в Берлине в рамках доклада "The cognitive and emotional space of protest: Russia, 2011-13" презентовал базу данных протестных лозунгов из регионов России. Был рассмотрен случай Челябинска и «эмоциональный взрыв», сопровождавший приход Путина к власти и в дальнейшем протесты против фальсификации на выборах. Анализ показал, что и пропутинские движения, и антипутинские используют примерно одинаковый набор эмоций в агитации: от страха — к будущему и надежде.
Илья Матвеев, Наталья Савельева и Олег Журавлёв из Лаборатории публичной социологии выступили с докладом "Cultural consumption and protest". По их мнению, за последние десять лет России появился «новый средний класс», который во многом и определил новые протестные движения. Конечно, это не единственный и не главный субъект протекающих процессов, существовали и существуют множество иных идентичностей и причин к недовольству, однако прежде, до появления этого класса, они не были артикулированы. Сформировались новые социальные позиции, в рамках которых культурный и экономический капиталы синхронизировались: интеллектуальная элита заработала деньги, а те, у кого деньги были, частично вложили их в образование. Становление этого нового класса способствовало дестигматизации протеста.
5. Social movements and public sphere
Анна Желнина из Высшей школы экономики выступила с докладом ""Angry Urban Crowd": urban space and the mobilization in the Russian cities after the 2011-12 election".
Диляра Валеева, Олег Журавлёв и Наталья Савельева представили доклад "Networks of political activists: public vs. private". Исследования показывают, что дружеские сети внутри протестного движения играют более значимую роль, чем идеологии или идентичности. В России исторически не сформировалось приватной сферы (privacy) в западном понимании, и поэтому она выстраивалась как контр-публика, заключённая на «кухнях» и крайне деполитизрованная, а граница между приватным и публичным изначальном «нарушена».
Елена Белокурова и Ангелина Давыдова сделали доклад на тему "Russian NGOs between local and global agenda". В 1990-х неправительственные организации были самым значительным элементом гражданского общества в России. Состояли они во многом из старых советских диссидентов нового поколения гражданских активистов, сформировавшихся в перестройку и после неё. Основной поток финансирования шёл из Европы и США. Последние годы государство активно наступает на неправительственный сектор, что выражается, в частности, в законодательстве об иностранных агентах. В глобальном контексте Россия является ярким исключением: если в прочих странах НКО говорят об эксплуатации и нарушения прав отдельных категорий граждан в проблемном ключе, то в России обсуждают только Россию.
Николай Саркисян
