14 ноября на сайте газеты «Коммерсантъ Петербург» опубликовали интервью Светланы Хаматовой с историком архитектуры, кандидатом искусствоведения, преподавателем Европейского университета Вадимом Бассом. Беседа посвящена историческому развитию территории «Тучкова Буяна» и логике проектирования Санкт-Петербурга.
My yard для пяти миллионов
Экспертное мнение
Вадим Басс — историк архитектуры, кандидат искусствоведения, преподаватель Европейского университета. Если вы захотите прочитать в «Википедии» про Тучков буян, то большинство ссылок будет на его работы. Он занимался историей этой территории еще до того, как весь город ринулся придумывать название для будущего арт-парка и голосовать за его функциональное наполнение. Мы беседуем о том, как же так вышло, что уже три века в центре парадного Петербурга — слепое пятно.
GUIDE: Пожалуй, это главный вопрос. Знаю, что вы летом даже экскурсию проводили: «Тучков буян: слепое пятно Петербурга». Так почему же эта территория оказалась такой... недоосвоенной?
ВАДИМ БАСС: В какой-то мере это наследие петровской логики проектирования Петербурга: Петр, отчасти с оглядкой на Амстердам, спокойно сочетал парадные здания и утилитарные, поэтому тут у нас дворец, а через дорогу — судоверфь. Потом это стало традицией, и к началу XX века Петербург представлял собой сумму города-дворца и города-сарая. А дыра оставалась и всех беспокоила. Вдобавок изначально там было пять островов, их по очереди присоединяли к материку, засыпая протоки, за исключением Ватного острова: он принадлежал министерству внутренних дел и город не мог с ним ничего сделать. С конца XIX века возникало много вариантов того, как использовать пространство Тучкова буяна, начиная с идеи нарезать строительные кварталы. В 1912 и 1913 годах организовали два конкурса на выставочный городок, где были бы здания и собственно для выставок, и для съездов, и музеи, и испытательные лаборатории и так далее. Ничего, в общем, из этого не вышло. Еще на рубеже веков там появилась большая краснокирпичная постройка — казенный винный склад и спиртоочистительный завод, в советское время — ГИПХ, институт прикладной химии... и вот оно, слепое пятно: вы смотрите в ту сторону и не видите ничего сопоставимого по качеству с остальной панорамой. Провал, который вы просто привыкли не замечать.
G: Какая-то плохая история у этого места, даже конкурсы не помогли.
В. Б.: В утилитарной, складской части этой истории ничего плохого нет. Приспособление промышленной архитектуры под новые нужды — важная составляющая современной работы с историческим наследием. А не получалось что-то сделать каждый раз по «объективным» причинам. Возьмем конкурс 1913 года — самый интересный и сильный с точки зрения архитектурных решений. В Петербурге планировалось провести две всероссийские выставки, поэтому на Тучковом буяне и собирались построить выставочный городок. Участвовали проекты Ивана Александровича Фомина, Оскара Рудольфовича Мунца и Михаила Хаимовича Дубинского — это все первоклассные архитекторы. Но планы нарушила Первая мировая война, потом — революция и так далее.
G: На круглом столе «Наследие» обсуждали, как прошлое этой территории может определить ее будущее. Получилось нащупать ориентиры?
В. Б.: Я, честно говоря, осторожно отношусь ко всем этим историям с памятью места: это дает архитектору начальный набор элементарных метафор, которые чаще всего отрабатываются не так глубоко, как хотелось бы, примерно на уровне «был Голландский островок, давайте сделаем что-то про Голландию».
G: Тогда, возможно, стоит отталкиваться от функции этого места?
В. Б.: Я не социолог, не урбанист, мне сложно представить, с помощью каких механизмов можно выработать некий социальный консенсус по поводу этого пространства. Знаете, есть такая позиция — not in my yard. Когда говорят: «О, отличная вещь, пожалуйста, делайте, только не у меня во дворе». Здесь так не получится: Тучков буян — это my yard для пяти миллионов, уже даже для почти пяти с половиной миллионов жителей Петербурга разного возраста, с разным опытом. Представьте: несколько миллионов человек, и у каждого своя история отношений с этим местом, свои воспоминания.
G: А какие лично у вас отношения с этой территорией?
В. Б.: Например, мой папа всю жизнь в ГИПХе проработал: пришел после выпуска из института и ушел уже на пенсию. Помню, как колонну на майскую демонстрацию строили перед зданием, нам нужно было собираться у входа,— не сказать, что это обеспечивало сильно глубокие отношения с этим местом. Но потом в какой-то момент, еще в Академии художеств, руководитель подкинул идею написать про архитектурные конкурсы и, собственно, про Тучков буян. История этой местности, история конкурсов стали частью моей диссертации, затем книги. Так что к Тучкову буяну у меня скорее академический интерес, чем какие-то нежные чувства, связанные с особыми личными воспоминаниями. Возвращаясь к вопросу о функциональном наполнении — вероятно, лучше понимают ситуацию специалисты по городской недвижимости: они видят, какие функции пользуются спросом, какие нет, могут давать какие-то прогнозы. Но выбор функций для этого места — не самая большая проблема Тучкова буяна. Люди привыкнут ко всему, неважно, кино там устроят, выставочное пространство или «творческие мастерские», два зала на 500 человек или один зал на 1000 человек. Дело в другом: у нас есть фрагмент важной архитектурной панорамы, и нам его могут угробить, а могут... Нет, улучшать там нечего и некуда, хоть бы не испортили! В этом смысле я за чистый ландшафт, без каких-то дополнений, потому что большинство видимых архитектурных вторжений за последние десятилетия в Петербурге только ухудшали качество среды. Увы, пока я в отношении будущего «арт-парка» скорее пессимист.
G: Успех московского парка «Зарядье» не дает вам повода быть оптимистом?
В. Б.: Я боюсь, что с нашим парком будет сложнее, чем с «Зарядьем». И не из-за противостояния Москвы и Петербурга. Знаете, есть такая петербургская мифология: только петербургские архитекторы умеют строить в этом городе. Но «градостроительные ошибки» последних десятилетий — работа своих, родных, а не московских или иностранных архитекторов-диверсантов. Нужно это признать. А сложнее будет потому, что авторы проекта «Зарядье», как мне кажется, случайно попали в нерв аудитории, что обеспечивает спрос на этот парк сейчас и у москвичей, и у туристов. Стилистически все эти параболические формы, арки «Зарядья» — хорошая аллюзия на советский модернизм конца пятидесятых-шестидесятых. С одной стороны, сверху усердно насаждается ностальгия по великому советскому прошлому, с другой — людям хочется ностальгировать по мягким временам, по «оттепели», по эпохе Гагарина и так далее. Московские дизайнеры отлично это используют: вы приезжаете и видите все эти киоски со шрифтами из 1960-х, полурукописные неоновые вывески. Проблема в том, что в Петербурге этой ностальгии нет совсем: Москва была городом советского успеха, Ленинград — городом внутренней эмиграции. Играть у нас на советских аллюзиях не получится, а попытаться откопать имперскую ностальгию по XIX веку… боюсь, нет таких инструментов, чтобы эту идею грамотно стилизовать. Получится опять так называемый «петербургский контекстуализм», который просто уже вторая, третья, седьмая вода на классическом киселе.
G: Может, стоит пойти от того, чего в Петербурге еще нет? Как вам идея сделать парк для одиночек?
В. Б.: Я дома люблю больше, чем людей, но совершенно не понимаю эту формулировку: «для одиночек». Помните, у Ильфа в «Записных книжках»: «Одинокий ищет комнату. Одинокому нужна комната. Одинокий, одинокий, страшно одинокий. Одинокий с дочерью ищет комнату»? У нас пять миллионов таких одиноких. Нет, я боюсь, что подобные формулировки скорее уводят от социальной осознанности. Если сейчас пойти на проспект Добролюбова и спросить местного жителя: «Что бы вы хотели вон там, через дорогу, в двадцати метрах от вас?» — вряд ли ответ будет: «Я хочу парк для одиноких», «Мне негде остаться одному». Этот конструкт абсолютно не инструментальный. Хорошо, когда архитекторы начинают концептуализировать, но в итоге все эти тонкие рефлексии нужно будет перевести в конкретную форму.
G: Кажется, что само слепое пятно сопротивляется тому, чтобы мы его увидели в новом свете.
В. Б.: Насчет возможности увидеть: внезапно оказалось, что в Петербурге есть потенциальная новая видовая точка. Раньше у каждого горожанина не было шанса посмотреть с высоты десяти метров на Дворцовую набережную и на Стрелку с этого ракурса, и это очень ценная возможность. Посмотрите, как это здорово сработало в «Зарядье»: вы стоите над Москвой-рекой и по-новому смотрите на город. Но это тоже настолько очевидная идея, что любой ландшафтник придет к нашему слепому пятну и, конечно же, скажет: «Давайте сделаем здесь смотровую вышку!» А в целом, у меня есть единственная надежда, что чем бы ни нафаршировали Тучков буян, архитектурно это не ухудшит перспективу.