После выхода книги «Патриотизм, или Дым отечества» (ЕУПРЕСС, 2020) профессор Европейского университета Михаил Кром рассказал газете «Санкт-Петербургские Ведомости» о патриотизме в России и связанных с ним событиях в разные исторические периоды. Михаил Кром отвечает на вопросы, что такое «локальный» патриотизм, кого в 14–15 века называли «отечестволюбцами» и «доброхотами», можно ли говорить о правильном и неправильном патриотизме и почему патриотизм, ставший частью государственной идеологии, не прибавляет стране единства.
Материал опубликован в газете «Санкт-Петербургские ведомости» № 166 (6764) от 16.09.2020 под заголовком «Как правильно родину любить?».
«— Михаил Маркович, на вопрос о том, что такое патриотизм, любой человек, не задумываясь, ответит: любовь к родине. И, безусловно, будет прав. Разве не так?
— Разумеется, однако представления об объекте этой любви менялись от эпохи к эпохе, поэтому и в понятие «патриотизм» в разные времена вкладывалось совершенно разное содержание. Есть любовь к стране, а есть к своему родному городу, селу, в конце концов — к улице и дому...
Если обратиться к глубинам истории, то, к примеру, в Древней Греции не было общегосударственного патриотизма. Греки, как известно, враждовали друг с другом: Афины против Спарты и так далее. Зато в Греции был развит «полисный» патриотизм — любовь к своему городу. По современным подсчетам, в греческом мире было около тысячи полисов, их политическая и культурная жизнь не ограничивалась рамками своих городов. В труде историка Фукидида даже встречается такое понятие, как «любовь к полису».
В нашем отечестве поначалу существовал «общерусский» патриотизм: бытовало понятие «русская земля» как некое представление о христианской общности, но под ней ни в коем случае не подразумевалось государство. Знаменитый литературный памятник XIII века «Слово о погибели русской земли» — это гимн ее величию, который, несомненно, свидетельствует о сильном патриотическом чувстве.
Впрочем, по всей видимости, с самых древних времен наряду с общерусским патриотизмом сосуществовал «локальный». Междоусобицы ведь происходили с самого начала известной нам истории Руси: летопись рассказывает о княжеских распрях еще в X — XI веках. Возможно, локальный патриотизм в рамках одного княжества получил наибольшее развитие в XIII — середине XV века, но новым явлением он не был. Речь шла о любви к своей земле, будь то Новгород, Тверь или Псков. Параллель с древними греками очевидна: русские княжества практически так же враждовали друг с другом, как и греческие города-полисы.
Следующая веха — возникновение общерусского государственного патриотизма, в котором объектом поклонения и защиты становится уже не русская земля, не отдельные княжества, а Российское государство, или Московское царство. Государствоцентризм становится фундаментом общерусской идентичности. Эта яркая страница связана со Смутным временем: именно тогда заявил о себе государственный патриотизм.
Кстати, само слово «патриот» восходит к греческому языку, но обозначало оно чужака — иноземца или иногороднего. Человека из своего города так никогда не называли: для этого использовалось слово «гражданин»...
— А как на Руси называли тех, кого мы сегодня именуем патриотами?
— Очень интересно наблюдать, как происходила смена понятий. Например, в «Житии князя Михаила Тверского», погибшего в Орде в начале XIV века, по отношению к нему встречается слово «отечестволюбец». Считалось, что князь защитил свой город от врага ценой собственной жизни...
Примечателен эпизод середины XV века, зафиксированный в летописях: в Псков прибыл новгородский архиепископ, он проводит службу в главном соборе, Троицком, и там возглашают вечную память тем, кто отдал жизнь за Великий Новгород и Псков. И — обратите внимание! — призывает благословение на «добра хотящих» Великому Новгороду и Пскову. Таким образом, мы видим самый ранний русский аналог понятия «патриот» — «доброхот».
Через много лет это понятие появилось в литературных сочинениях Смутного времени, но уже в значении «добра хотящие» по отношению ко всему Российскому государству, а не отдельному городу...
Иноземное слово «патриот» пришло в русский язык в петровское царствование. Речь о сочинении барона Петра Шафирова «Рассуждение, какие законные причины Его Царское Величество Петр Первый, царь и повелитель всероссийский... к начатию войны против короля Карла XII Шведского 1700 году имел...». Эта книга была издана в 1717 году. Именно в ней, по данным лингвистов, впервые и прозвучало слово «патриот». Шафиров, понимая, что оно новое и читателям неизвестное, указал в примечании на полях: «Патриот — Отечества сын».
Объясняя в предисловии к своему труду мотивы, побудившие его взяться за перо, Шафиров указал на распространяемые шведской стороной в Европе «клеветы» относительно причин Северной войны. «Того ради, — продолжает он, — побужден некоторой верной патриот (именно так! — М. К.) из Российского народа (прозрачный намек на самого автора. — М. К.) для оправдания своего Всемилостивейшего Самодержца и правдулюбивого Царя и Государя в начатии сея войны от таких неправедных клевет и швецких внушений... сие разсуждение на свет выдать...».
В XVIII веке и начале XIX века в России часто употреблялось выражение «Отечества сын», иногда в форме «верные сыны Отечества».
Если же говорить о понятии, которое сегодня обозначается словом «патриотизм», то оно впервые появилось в английской печати в 1726 году. Связано оно было с полемикой между двумя ведущими партиями — вигов и тори. И те и другие использовали понятие патриотизма как любви к Отечеству, обвиняя своих соперников в том, что, мол, их аналогичные чувства — фальшивые. У лорда Болингброка, известного деятеля партии тори, который даже входил в правительство, а потом оказался в вынужденной эмиграции во Франции, есть сочинение о «короле-патриоте», а также другие произведения, где встречаются понятия «патриот» и «патриотизм».
К концу XVIII века в Англии слово «патриотизм» стало двусмысленным, поскольку его очень активно использовала оппозиция. А заодно и восставшие жители американских колоний.
В результате уже в 70-е годы XVIII века известный литературный критик и поэт Сэмюэл Джонсон, представитель английского Просвещения, произнес, как сообщает его биограф Босвелл, ставшую знаменитой фразу о том, что патриотизм — последнее прибежище негодяя.
— И как ее понимать?
— Как подчеркивал биограф, Джонсон имел в виду фальшивый патриотизм, когда любовью к родине прикрываются различные нечистоплотные политические дельцы, преследующие свои цели. А сам Сэмюэл Джонсон, который был известен также и как лексикограф, в одном из изданий своего «Словаря» указал, что патриотизм — это не только любовь и преданность своей родине, но и способ нападок на правительство со стороны оппозиционеров. Такое явление он и считал фальшивым патриотизмом.
Джонсон вел полемику, будучи противником партии вигов, которые, как ему казалось, недобросовестно используют понятие «патриотизм» в своих узких политических целях...
Эта ситуация чем-то напоминала и происходившее в России. В нашей стране в конце XVIII века любовь к родине политизировалась; патриотизм, в зависимости от политических взглядов, наполнялся разным смыслом.
С одной стороны, к концу XVIII века ярко выкристаллизовался верноподданный, монархический патриотизм, выраженный, к примеру, в одах таких придворных поэтов, как Тредиаковский или Ломоносов. В центре этих произведений — фигура монарха или матери отечества, каковой была провозглашена Екатерина II...
С другой стороны, к концу ее царствования появился и другой патриотизм — условно говоря, республиканский. Радищев в своем знаменитом «Путешествии из Петербурга в Москву» различал Отечество и монархию. Известный комедиограф Денис Фонвизин (гораздо меньше известно, что он был еще и политическим мыслителем, увлекавшимся идеями французских просветителей) прямо указывал, что при деспотизме невозможен патриотизм в истинном смысле.
— Иными словами, можно быть патриотом и не любить царя-батюшку?
— Конечно. Можно быть противником существующего в стране политического режима, но при этом оставаться патриотом своей родины. Яркий пример — декабристы. Давая показания на следствии, они подчеркивали, что ими двигали патриотические чувства.
Правда, Сергей Трубецкой при этом раскаивался. Он, в частности, заявил: «...Худо понятое чувство любви к Отечеству составляет тайные политические общества. Люди с пылким воображением, с горячим сердцем, с пламенною душою, при чистых и великодушных чувствованиях, легко могут быть увлечены ревностию и усердием к пользе общей, не предвидя гибельных последствий, к коим худо избранный путь тайства может привести их»...
Другой яркий пример — Чаадаев. В его любви к родине сомневаться не приходится, однако в его «Философических письмах» он весьма нелицеприятно отзывается о России. Напомню его яркие строки: «Опыт времен для нас не существует. Века и поколения протекли для нас бесплодно. Глядя на нас, можно сказать, что по отношению к нам всеобщий закон человечества сведен на нет. Одинокие в мире, мы миру ничего не дали, ничего у мира не взяли, мы не внесли в массу человеческих идей ни одной мысли, мы ни в чем не содействовали движению вперед человеческого разума, а все, что досталось нам от этого движения, мы исказили...».
Впрочем, если его чувство любви к родине явно было далеко от верноподданнического, то в польском вопросе он был приверженцем имперской, великодержавной политики. И в этом был солидарен с Пушкиным, выразившим свои мысли в знаменитом стихотворении «Клеветникам России»...
Вообще важно понимать, что патриотизм весьма ситуативен. То есть человек может быть не согласен с какой-то правительственной линией во внутренней политике и быть совершенно солидарным с тем, как осуществляется внешняя.
— Известна антивоенная позиция Ленина и его соратников во время Первой мировой войны: они выступали за поражение собственного правительства. Сегодня нередко можно услышать, что подобный тезис был предательским по отношению к государству...
— В его позиции была своя логика: Ленин считал войну несправедливой, грабительской, империалистической, при этом подчеркивал, что не ставит знак равенства между правительством и страной. В своей статье «О национальной гордости великороссов» он пытался защищать свою позицию и искать трактовку, которая устроила бы более широкие слои его сторонников.
Сегодня можно утверждать, что антивоенная позиция Ленина не принесла успеха: большевики оказались в изоляции, их фракция в Госдуме была разогнана, ее члены арестованы и отправлены в ссылку.
Однако с точки зрения пролетарского интернационализма тезис Ленина был абсолютно логичным. В «Манифесте Коммунистической партии» 1848 года ведь было сказано, что у пролетариата нет Отечества.
Вообще интернационализм был своего рода продолжением космополитизма эпохи Просвещения. И то, что говорили Маркс с Энгельсом, было весьма близко к тому, о чем писал Вольтер. Впоследствии многие социалисты придерживались именно таких принципов. Это объясняет, почему в Европе патриотические лозунги в значительной мере сместились в правую часть политического спектра, а левые силы были настроены весьма антипатриотично...
В России в начале ХХ века патриотическая идея вошла в политический арсенал крайне правых, черносотенцев, а борцы за свободу (от кадетов до большевиков) относились к ней крайне осторожно. Кроме того, такой властитель дум, как Лев Толстой, открыто выступал против официального патриотизма. В своих статьях на рубеже XIX — XX веков он указывал, что русскому народу это чувство совершенно не свойственно. Писатель считал, что официальный патриотизм пахнет милитаризмом, чреват войной.
Другой властитель дум, философ Владимир Соловьев, не одобрял патриотизм с христианских позиций, считая его некоей новой государственной религией. Он был автором статьи про патриотизм в энциклопедии Брокгауза и Ефрона, где оценивал его весьма критически.
«Первоначально отечество было священно как вотчина своего, настоящего бога; теперь оно само признается чем-то абсолютным, становится единственным или по крайней мере самым высшим предметом поклонения и служения, — отмечал Владимир Соловьев. — Такое идолопоклонство относительно своего народа, будучи связано с фактической враждой к чужим, тем самым обречено на неизбежную гибель». Кстати, после этих слов автор ссылался на собственную статью в той же энциклопедии, посвященную национализму.
— Владимир Соловьев пытался нащупать грань между патриотизмом и национализмом. Что скажете?
— Отвечу на этот вопрос не как философ, а как историк. Понятие патриотизма гораздо древнее понятия «национализм», которое появилось и распространилось в Европе, а потом и по всему миру лишь в XIX веке.
На мой взгляд, национализм — одна из разновидностей патриотического чувства, когда предметом поклонения и иногда даже обожествления выступает народ или нация. В России после разгрома Наполеона идеологически утверждаются национальные, даже националистические мотивы. Николай I в этом смысле был первым: царствовавший до него его родной брат Александр был чужд национализма, будучи воспитанником эпохи Просвещения. Он был, скорее, настроен космополитически.
Весьма показателен эпизод, произошедший 22 августа 1826 года: сразу после коронации в Кремле Николай I с Красного крыльца троекратно поклонился народу. Прежде никто из русских царей народу не кланялся. Символически этот поклон, ставший затем обязательным элементом коронации и других церемоний с участием императора, означал, что источником своей монаршей власти царь признавал народную любовь. То есть для Николая I важно было, чтобы его воспринимали не только как помазанника божьего, но и как вождя своего народа. В XVIII веке подобная идея была совершенно немыслима...
Что касается грани между национализмом и патриотизмом... Изучение драматических событий последних двух столетий привело меня к выводу, что она не только тонкая, но порой даже трудноразличимая...
Яркий момент — спорт, когда люди болеют за свою команду. Сказать, национализм это или патриотизм, очень трудно. И то и другое.
Известны бесспорные патриоты, которые при этом были ярыми националистами. Например, деятели польской борьбы за независимость в XIX веке. Другой пример — итальянские националисты того же времени Джузеппе Мадзини и знаменитый полководец Джузеппе Гарибальди. Их национализм был устремлен в будущее. Тогда еще не было единого итальянского государства, но они о нем мечтали и в конце концов добились своего.
Идеология СССР проводила четкую грань: «советский патриотизм» — правильный, позитивный, а «буржуазный национализм» — неправильный, негативный. Но даже тут делалось исключение для «национально-освободительных движений»: они, конечно, были националистическими, но прогрессивными. Кстати, даже сами определения патриотизма и национализма в Большой Советской энциклопедии были очень похожими. Отличались только акцентами. Если используется слово «буржуазный» — значит речь о чем-то плохом...
Впрочем, если в ХХ веке в нашем Отечестве на официальном уровне к национализму относились негативно, то в последнее время стали появляться солидные академические издания, в том числе даже под грифом Института истории РАН, которые написаны явно с националистических позиций, и авторы это даже не скрывают. Например, коллективная монография «Патриотизм и национализм как факторы российской истории», увидевшая свет в 2015 году.
Обращает на себя внимание, что ее авторы не пытаются различить эти понятия. Они все время употребляют их вместе, причем национализм рассматривают вполне позитивно. Некоторые главы явно написаны с сочувствием к русским националистам, например, позднего советского периода. Речь о круге авторов журналов «Молодая гвардия» и «Наш современник» 60-х — начала 80-х годов ХХ века (писатель Михаил Лобанов, литературовед Вадим Кожинов, историк Аполлон Кузьмин и другие). Власти их то терпели, то преследовали, то поощряли...
Для мировой культуры эта тенденция совершенно не удивительна. Целый ряд ученых — историков, антропологов, социологов — тоже весьма нейтрально оценивают национализм. Так что тезис о том, что патриотизм — это всегда добро, а национализм — зло, не выдерживает критики. И то и другое может служить как благородным, так и достаточно сомнительным целям.
К примеру, обе стороны гражданской войны в Испании в 1930-х годах — республиканцы и франкисты — говорили о преданности своей родине и подчеркивали собственный патриотизм. Только цели у них были совершенно противоположные. У победивших франкистов эта преданность Отечеству была безусловной, абсолютной.
— На ваш же взгляд, патриотизм — это лояльность государству или верность народу?
— Подчеркну еще раз: патриотизм многолик. Есть «нерассуждающий»: мол, все, что делает моя страна, всегда правильно. И есть, условно говоря, критический, «с открытыми глазами», который лично мне более близок.
Повторю, в истории можно увидеть самые разные примеры. В России в Смутное время люди объединились ради спасения державы, причем в этот период в стране не было царя. Преданность нации, народу характерна уже для XIX — XX веков, примеры — всевозможные национально-освободительные движения: на Кубе, в Южной Африке, когда не государство, а именно народ выступал во главе угла. Нельсон Мандела в речи на суде в 1960-х годах поклялся служить именно своему народу, а не государству.
Если же говорить о чувствах, лежащих в основе патриотизма, то они могут вести и к добру, и к злу. Кто сказал, что любовь — всегда созидательное, позитивное начало? Известно много примеров — хотя бы по литературе и искусству, — когда любовь служит источником пагубных страстей.
Так, на мой взгляд, и объявление патриотизма государственной идеологией едва ли прибавляет стране единства, потому что разные силы вкладывают в это понятие совершенно разные смыслы. При этом все будут утверждать, что они патриоты: и проправительственные деятели, и оппозиционные... А утверждать монополию на «правильный патриотизм» — бессмысленно и бесперспективно. Каждый любит родину по-своему. Так было во все времена.»
Фото: jaime.silva | flickr.com