На портале «Научная Россия» вышло интервью профессора факультета антропологии Евгения Головко о развитии социолингвистики, влиянии цифровизации на языки, языковой политике и многом другом. Публикуем полную версию материала, также на сайте портала доступна видеозапись интервью, подготовленная сотрудниками редакции портала, Алексеем Корноуховым и Анастасией Пензиной.
— Что изучает современная социолингвистика? Когда и как она зародилась?
— Само название указывает на то, что эта область науки неразрывно связана с социологией. Она зародилась в середине XX века. В целом лингвистика не очень старая наука, а уж социолингвистика, как отдельный раздел лингвистики, совсем молодая. Интерес к социолингвистике как таковой связан отчасти с реакцией на развитие других направлений лингвистики. Так, в 50-60-е годы появилось направление генеративной грамматики. Термин был введён в научный оборот в работах Ноама Хомского. Это направление стало очень популярным, все были им очарованы. И действительно, генеративная грамматика этого заслуживает. Это была новая, интересная область, и абсолютное большинство специалистов занялись именно этим направлением.
Еще до появления генеративизма возникла так называемая структурная лингвистика, которая, оттеснив на второй план доминировавшее до начала двадцатого века сравнительно-историческое языкознание, также стала мэйнстримом. Недаром все эти направления до сих пор иногда называют core linguistics (так сказать, «главная лингвистика», сердцевина лингвистики). Они так или иначе связаны с изучением устройства конкретных языков и выявлением общих закономерностей этого устройства, а также стремлением проследить изменения конкретных языков и понять закономерности этих изменений. Однако не все лингвисты мирились с таким положением дел — доминированием названных направлений. Многие исследователи считали важным понять не только то, как язык устроен, но и как люди им пользуются, как он функционирует в обществе. По сути этот интерес и дал толчок развитию социолингвистики.
Сегодня под социолингвистикой понимаются немного разные вещи. Некоторые считают так: всё, что не рассматривается в рамках названных выше направлений, попадает в область социолингвистики. На мой взгляд, это не совсем правильно, поскольку социолингвистика связана тесно с устройством общества. В рамках собственно социолингвистики ученые пытаются выяснить, какие варианты языка используются, например, в разных социальных группах. Это зависит от так называемых социолингвистических переменных (это понятие также пришло из социологии) — возраста, образования, гендера, социального статуса и т. д. В этом и заключается сущность социолингвистики — в изучении паттернов или образцов языкового поведения для разных социальных групп.
Но есть и другое направление (иногда его ошибочно относят к социолингвистике, понимая ее слишком широко) — лингвистическая антропология. До появления этого названия принято было использовать другой термин — этнография речи. Задача исследователей, работающих в рамках этого направления, — понять, как мы говорим, как устроена коммуникация между людьми. Нельзя сказать, что коммуникация — процесс совершенно спонтанный и непредсказуемый. Мы общаемся согласно определенным правилам, учитывая много разных факторов. Например, как надо начинать и заканчивать разговор, как надо вступить в разговор в случае если собеседников несколько, в какой форме попросить собеседника о чем-либо, чтобы он не обиделся, как благодарить, как выразить удивление и т. д. То есть главный вопрос в рамках этого направления — как, по каким правилам люди пользуются языком.
Для исследователей, работающих в рамках лингво-антропологического подхода, язык (использование языка) — это такое же действие, как и любое другое, изучаемое в рамках культурной (социальной) антропологии — прием пищи, заключение брака, похороны, религиозный обряд и т. д. Это представляется абсолютно логичным, если понимать язык как культурную практику, как форму социального поведения. И область называется лингвистической антропологией не случайно: в ней применяются именно этнографические методы — наблюдение, включенное наблюдение (когда исследователь сам участвует в коммуникации) и интервьюирование. Эти методы принято называть качественными. В то время как социолингвистика (в узком понимании термина) использует преимущественно количественные методы, которые так любит социология. Без них мы не сможем понять, как те или иные разновидности языка (их ещё часто называют социальными диалектами) функционируют в различных социальных группах (в семье, с незнакомыми людьми, в рабочем коллективе, в различных группах по интересам и др.).
К социолингвистике также относится другой важный раздел — языковая политика. В целом одноязычных стран чрезвычайно мало. Поэтому государство должно регулировать межнациональные отношения, в том числе обращать внимание на те языки, которые определяют конкретную этническую идентичность. Например, Россия — это типичная многонациональная страна, в которой живут множество народов, почти все из которых ассоциируют себя с тем или иным языком. Разумеется, большая часть из них как минимум двуязычны, то есть знают помимо своего ещё какой-нибудь язык, прежде всего русский, но часто и еще один или несколько. Для любого полиэтничного государства, в том числе для России, очень важно следить за тем, чтобы не возникало этнических конфликтов на территории страны, чтобы национальная политика была сбалансированной, то есть чтобы у населяющих страну народов не возникало чувства ущемленности своих прав, в том числе языковых. Люди должны быть довольны тем, как и в каких социальных сферах они могут использовать свой язык — при получении образования, в СМИ, в делопроизводстве и т. д.
Разумеется, идеальной ситуации в таком тонком деле достичь никогда не удается, поскольку численность этнических групп, говорящих на разных языках, далеко не одинаковая. Не все языки на данный момент имеют развитую терминологию, что затрудняет преподавание на них разных предметов (это, конечно, зависит вовсе не от структуры конкретных языков — в этом отношении абсолютно все языки имеют одинаковый потенциал; просто обстоятельства складывались так, что развитию этой терминологии не отдавалось достаточных сил и средств) и т. д. Задача государственной языковой политики — добиться такого положения, чтобы у различных этнических групп не возникало чувства несправедливости, допущенной по отношению к ним, к тому, какой социальный статус имеет их язык. Если на территории страны проживают люди, которые считают себя народом и считают, что у них есть некий эмблематичный язык, который характеризует их как народ, то они должны иметь право на его развитие, использование и сохранение. Для того, чтобы языковая политика проводилась успешно, не обойтись без сбора и анализа данных — этим также занимаются социолингвисты.
— Влияет ли цифровизация на языки и языковое поведение?
— Цифровизация — вещь, несомненно, хорошая. Она открывает множество возможностей. Когда делаются открытия большого масштаба или становятся доступными новые технические достижения, как это произошло в случае с появлением компьютеров, нередко возникает желание эти новые возможности абсолютизировать. Дескать, вот теперь мы заживем совсем не так, как раньше, и люди будут уже совсем другими. Но мы ведь хорошо знаем, что вещи вокруг нас всегда менялись, на протяжении веков появилось много чего нового, но медленнее всего меняется (если меняется) сам человек. А новые инструменты (в том числе компьютеры) всегда оказываются кстати. Если говорить о роли цифровизации для лингвистики, то и здесь, надо признать, ничего сверхъестественного, революционного не произошло (при всей несомненной важности использования компьютерных технологий). Просто многое из того, на что раньше уходило очень много времени, сейчас можно сделать очень быстро и с минимальными погрешностями.
Самый лучший пример — создание языковых корпусов. Корпус языка — это массив языковых данных на некотором языке в электронной форме. Помещаемые в корпус тексты унифицируются, делаются доступными для использования. Поскольку корпус в идеале включает все языковые данные конкретного языка, определенным образом организованные, это дает лингвистам уникальную возможность выявить закономерности относительно языковой структуры, развития того или иного элемента языковой системы и т. д. Если раньше лингвист должен был «пропахать» несколько библиотек, чтобы найти конкретное словоупотребление в разных текстах, то сегодня достаточно нажать на кнопку и увидеть сразу все словоупотребления. Это сильно упрощает жизнь современным специалистам. Некоторые склонны считать это направление отдельным, новым разделом лингвистики. Я думаю, что это преувеличение (если только не называть так искусство создания корпусов). Лингвистика остается лингвисткой — просто у нее появились новые возможности.
Что касается языкового поведения, то я не думаю, что цифровизация оказывает на него очень большое влияние. Ну, по крайней мере, никак нельзя сказать, что оно принципиально изменилось. Никто не станет спорить, цифровизация, появление компьютеров, интернета внесли в нашу жизнь изменения. И некоторые из них в той или иной степени влияют на наши отношения с языком. В частности, многие сферы, недоступные ранее широким слоям населения, стали более открытыми. Например, совершенно меняется отношение людей к письменной речи.
Раньше, чтобы считаться писателем, нужно было, как это описано в одном известном романе, иметь удостоверение. Без удостоверения, увы, ты не был писателем, даже если писал лучше Льва Толстого. И даже наличие пишущей машинки не могло помочь. Сегодня, как мы все понимаем, чтобы стать писателем, нужно купить компьютер и подключиться к интернету. И пожалуйста, публикуйся на здоровье в соцсетях, заведи свою страничку и т. п. Появятся какие-то подписчики, кто-то будет ставить лайки, дизлайки и так далее. И вот, ты уже писатель.
Все абсолютно вольны высказываться, в том числе и в письменной форме. Это новый способ публичного самовыражения. Раньше все писали друг другу письма или записки: «Суп в холодильнике». А сейчас можно обмениваться письменными сообщениями в любом формате, начиная от SMS-сообщений и кончая общением в различных интернет-сообществах.
Отсюда, кстати говоря, возникают многочисленные сетования, немного непрофессиональные: ах, язык портится, все так неграмотно пишут. Я уверяю вас, что раньше грамотность была ничуть не выше. При советской власти уж точно писали ничуть не грамотнее, поскольку просто почти вообще не писали, и эта неграмотность была не видна.
Сегодня то, что называют неграмотностью, стало заметнее. Ничего кошмарного не происходит, просто люди получили доступ к площадке для самовыражения, они делают то, что хотят делать, и делают это так, как умеют. На сам язык как таковой это, конечно, не влияет. И я не думаю, что это влияет на языковое поведение.
Существует устный язык, то, чем мы пользуемся каждый день. Ну и, конечно, во многом то, что мы видим в соцсетях, форумах и в других формах коммуникации, это скорее имитация устного языка, некое подражание устному языку. Раньше мы выражали те или иные паузы и эмоции только при помощи знаков препинания: многоточия, запятой, тире. Сейчас достаточно воспользоваться смайликом или другим соответствующим значком. Ничего ужасного в этом нет. Это просто новые способы коммуникации, которые активно используются в онлайн-пространстве.
— Почему вы выбрали для изучения эскимосско-алеутские языки? И как специалист изучает языки в полевых условиях?
— Нельзя сказать, что в юные годы все приходят в академический институт заниматься чем-то конкретным, ясно сформулированным заранее. Такие истории скорее исключение из правил. Когда я закончил университет, я решил пойти в аспирантуру. В тот год в институте было только одно место — по алеутскому и эскимосскому языкам (последним я тоже занимался, правда, в гораздо меньшей степени). На самом деле, если человек увлечен лингвистикой, хочет заниматься языками, выяснять общие закономерности, абсолютно все равно на каком языковом материале начинать. Да, языки разные, но, так сказать, идея-то одна — все языки одинаково сложные, и все они служат для одного и того же.
Я поступил в аспирантуру, написал кандидатскую диссертацию, и с тех пор я, что называется, увлекся, втянулся, мне было и до сих пор очень интересно заниматься именно эскимосско-алеутскими языками. Что касается сбора материала, экспедиций, то совершенно неважно, куда ездить в экспедицию: в Австралию или Африку, к алеутам и эскимосам, или в северно-русские деревни. Или, если вы социолингвист, то работать, например, с жителями вашего же города. Все одинаково интересно, и все одинаково сложно.
Если говорить об экспедициях, то, честно говоря, я так сразу и не смогу сказать, сколько раз мне приходилось в них работать. Места назвать легче. В чем именно заключалась экспедиционная работа? Поначалу я занимался языковой структурой — ездил на Чукотку к эскимосам, а затем несколько раз к российским алеутам на Командорские острова.
В начале нашей беседы мы много говорили о социолингвистике. Неудивительно, что в контексте изучения алеутского языка часть исследований была связана именно с социолингвистическим направлением, с языковой политикой и отчасти с языковым разнообразием. В последнее время это понятие стало очень популярным. Все стремятся поддерживать культурное и языковое разнообразие. К сожалению, языков на Земле становится все меньше: так называемые малые языки уступают место доминирующим в социальном отношении языкам. Поддержание языкового разнообразия, строго говоря, не научная задача. Но без участия лингвистов, собирающих материал, изучающих условия функционирования языков, ее не решить. Кстати сказать, многие полагают, что эскимосский язык один, но на самом деле их несколько. Многие из них так далеки друг от друга, что даже не взаимопонятны. С случае с алеутским языком ситуация несколько иная: там три диалекта (один из них исчез), которые в целом более или менее взаимопонятны. И это разнообразие — и языков и диалектов — обязательно надо поддерживать. Когда речь идет о языковом разнообразии, то дело не сводится только к изучению того, какова структура этих языков и диалектов. Необходимо знать, кто говорит на том или ином диалекте, какие сообщества их используют. Всё это естественным образом привело меня еще и к исследованию социолингвистической проблематики.
Надо заметить, что мне довелось работать не только с алеутским и эскимосскими языками, я довольно много времени провел в экспедициях в Сибири и на Аляске, где реализовывался довольно большой проект по изучению русского языка и следов русской культуры в Сибири и на Аляске. Мы с одним американским и одним российским коллегой изучали то, как устроен этот диалект русского языка, подвергся ли он влиянию местных языков и как русские старожилы (которые до сих пор его помнят не только на Индигирке, Колыме и на Чукотке) его используют в рамках своей общности.
У этого проекта была не только лингвистическая, но и культурно-антропологическая составляющая. Постепенно от изучения структуры языка я, так сказать, перешел на антропологическую сторону. Помимо Института лингвистических исследований я вот уже двадцать лет работаю на факультете антропологии Европейского университета в Санкт-Петербурге. Я думаю, мне очень повезло: удалось получить опыт работы в двух областях. В них используются разные методы, и предметы исследования разные, но такое совмещение дает возможность видеть вещи под иным углом зрения и замечать то, что в ином случае осталось бы незамеченным.
Чтобы выяснить, как устроен язык, каковы его грамматические особенности, конечно, нужно общаться с носителями. Это очень утомительно для информантов, как принято их называть в нашей среде. Представьте, что я встретился с вами — носителем русского языка. Мне нужно узнать всё о тех или иных словах. Я спрашиваю у вас, на первый взгляд, банальные вещи: «А «столом» можно сказать? А «столу» можно сказать? А какая разница? А как еще можно сказать?». Зачастую информанту интересно первые 10–15 минут, после чего он начинает зевать, и, в общем-то, скучать.
Если говорить об антропологическом направлении, то главный метод — интервью. Вот сейчас мы с вами говорим в формате интервью, вы у меня что-то выпытываете. Иногда подспудно, а иногда спрашиваете о чем-то в лоб, застаете меня врасплох неожиданными вопросами или ведете меня в ту сторону, которая вам интересна. То же самое в антропологии. Но в моем случае такое интервью будет чаще всего посвящено языку и особенностям его использования. Это, кстати говоря, информант переносит гораздо легче: просто потому, что интервью — это живой разговор о разных вещах, о которых вашему собеседнику интересно рассказать.
Вообще же полевая работа требует много терпения. Терпеливым должен быть информант и сам исследователь, поскольку необходимо очень методично и тактично, ничего не пропуская, задавать нужные вопросы, при этом не подсказывая информанту, а исподволь выводя его на нужную тему (в случае антропологической работы). А при исследовании языковой структуры — подводя информанта к спонтанному (не навязанному) использованию нужной языковой формы.
К несчастью, языки исчезают с большой скоростью. Языков как структурных объектов становится всё меньше. И на самом деле человечество до поры до времени относилось к этому факту равнодушно. Однако в последнее время благодаря тому, что этот вопрос попал в международную повестку дня, о сохранении культуры и языковых особенностях стали говорить больше.
Появляются люди, которые готовы абсолютно бесплатно рассказывать круглые сутки о родном языке. Так называемые хранители сами записывают какие-то вещи, делятся этими записями и готовы работать буквально день и ночь из чистого энтузиазма.
Человечество осознало, что язык — это часть культуры, что его нужно хотя бы частично передать следующим поколениям как ценнейшее наследие.
К сожалению, сегодня в реальной жизни очень мало людей говорят только на родном языке. И речь идет не только о маленьких языках, наподобие алеутского или эскимосских языков, чукотского, эвенского, ненецкого, нивхского и других. Даже в случае с так называемыми титульными языками (наподобие, марийского, удмуртского, калмыцкого и других) положение далеко не блестящее. Где-то оно уже совсем тревожное, где-то чуть-чуть получше.
— В чем причина?
— Причина простая и очевидная. Она, скорее, политическая. Все языки равны, но некоторые более равны, чем другие, как сказано в одном литературном произведении. Ясно, что есть языки титульные, есть языки государственные. Сферы использования (домены) у всех языков разные. «Большие языки» всегда доминируют. В англоязычных странах английский язык вытесняет все, что можно; в России, конечно, русский. В Бразилии — португальский. И т. д. Это, к сожалению, связано с социальным и политическим устройством. Выше мы говорили о языковой политике: в любой стране очень трудно соблюдать баланс языкового равенства, баланс разных языков.
И не всё в этой сфере зависит от государства. Немаловажно и то, что родители иногда не очень хотят, чтобы дети учили родной язык. Они считают, что это помешает детям выучить доминирующий в социально-политическом отношении язык. В случае России — русский. «Пусть лучше, как следует выучит русский, и у него будет хорошая карьера. Он отучится в университете, получит диплом, найдет хорошую, высокооплачиваемую работу», — так они рассуждают.
Следует прикладывать специальные усилия (причем делать это в рамках проведения языковой политики), чтобы развернуть общественное мнение в противоположную сторону. Ситуация постепенно, хотя и медленно, меняется. Все больше людей соглашаются с тем, что знание дополнительных языков (например, своего родного, точнее, «наследственного» языка) скорее помогает, а не мешает, расширяет кругозор и помогает в образовании и карьере.
В последнее время о связи языка и культуры, языка и идентичности всё больше говорят и в школе, и в средствах массовой информации. И это радует.
— Поговорим о новых языках. Неоднократно, в том числе в кинематографе, создавались новые языки. Насколько реально придумать новый язык?
— Если говорить о кинематографе, то появляющиеся в некоторых фильмах языки, конечно, языками назвать нельзя. Ведь они не полные. Нам неизвестен словарь, мы не знаем, как устроена грамматика, нам неизвестны правила использования этих языков. Поэтому считать их полноценными языками мы, конечно, не можем. Это, скорее, фантазия о языках.
Другое дело, если речь идет об искусственных языках. Классический пример — эсперанто. Он действительно был создан с нуля профессиональными лингвистами. Была сформирована грамматика, словари, описан звуковой состав и правила произношения. Существуют сообщества, которые собираются вместе и разговаривают на том или ином искусственном языке, члены сообщества переписываются на нем, сочиняют и переводят литературные произведения.
Идея изначально понятная — создать единый для всех язык, который станет универсальным средством коммуникации. Но в итоге этого не случилось — общим языком для всех эсперанто так и не стал.
На примере того же эсперанто мы видим, что искусственный язык создать можно. При этом, важно, чтобы созданный язык обслуживал какую-то общность, большую группу людей, которые этим языком будут пользоваться во всех социальных сферах.
Созданный язык должен иметь все, как в социолингвистике говорят, домены. Должно быть и семейное общение, и литература на этом языке, и средства массовой информации. По сути он должен использоваться везде. Но этого, как правило, не происходит, поскольку созданный язык — искусственный, дополнительный. У него нет никаких культурных привязок.
Есть и другие интересные примеры. Скажем, когда язык был мертвым, а его оживили: живой водой на него побрызгали, а он и восстал, стал на две ноги и пошел, куда ему хочется. И речь, конечно же, об иврите.
У лингвистов есть такая старая шутка: чем отличается язык и диалект? Язык — это диалект, у которого есть армия и флот.
И в этом случае обычно приводят в пример шведский, норвежский и датский языки. Все они очень близкие. И если бы каждый из них не был языком отдельного государства, то они бы считались диалектами. А поскольку у каждого народа, говорящего на этом диалекте, есть армия и флот, государственная граница, гимн и так далее, они называются языками.
Так вот, иврит был мертвым языком. Его использовали исключительно в религиозных текстах. Но появилось государство Израиль. Несколько упрощая ситуацию, можно сказать, что власти решили, что нужно иметь свой язык, ни на что не похожий. С идишем — языком германской группы, близким к немецкому, решить проблему национальной идентичности было бы гораздо сложнее. Поэтому народ Израиля буквально оживил иврит. Им это удалось благодаря энтузиастам, которые создали сообщества, изучали язык и пытались на нем говорить. В случае если слов не хватало, их брали из религиозных текстов. Современные слова, типа «сковородка», «стакан» или «компьютер» создавали на базе материала древнего языка. И посмотрите, как он расцвел. Иврит — абсолютно живой язык, который прекрасно используется абсолютно во всех доменах.
Конечно, нельзя сказать, что он создан с нуля. Все-таки основа была, но иврит действительно возродили люди. Вообще самоидентификация чрезвычайно важная вещь для языка, особенно для его возрождения. Когда возникает какой-то коллектив, пусть и небольшой, в котором люди все до единого проникаются мыслью, что нужно возродить язык и говорить на нем. Чтобы язык возродился, нужна одна простая вещь — его нужно использовать. Причем всегда, во всех социальных сферах. Каждый день разговаривать, и письма друг другу писать, и записки на холодильнике оставлять. Или, учитывая современные реалии, смски посылать.
А что касается совсем искусственных языков, то создать их можно, но должна возникнуть некоторая общность, которая использует его всегда. Лучше, чтобы она жила компактно, а язык был частью идентичности.
— В каком направлении сейчас развивается лингвистика?
— Интересный вопрос. Конечно, новые направления возникают постоянно. До поры, до времени, скажем, не существовало таких направлений как психолингвистика или когнитивная лингвистика. Даже социолингвистики, о которой мы говорили, не было. Как и лингвистической антропологии.
Сегодня большую популярность, конечно, приобрела упомянутая выше корпусная лингвистика. В контексте цифровизации, о которой мы говорили вначале, у лингвистов появляется еще один мощный инструмент, который позволяет получать новые данные, обобщения и прочее.
Также активно развивается когнитивная лингвистика. В рамках этой научной сферы изучается связь языка с когнитивными структурами и мышлением. В науке, по крайней мере, в лингвистике, некоторые новые направления оказываются в центре внимания, они становятся, можно сказать, модными (как это было, скажем, с генеративистикой). Ничего плохого, впрочем, нет. Новое всегда привлекает повышенное внимание. Исследователи пытаются в рамках нового направления получить максимум новых знаний. Когда эта задача выполнена, возникают другие новые идеи, появляются другие новые направления. При этом важно сказать, что те области лингвистики, которые существовали всегда, не исчезают. Они продолжают успешно существовать. Иногда слегка трансформируются. Даже самая, казалось бы, старая область лингвистики, диахроническая лингвистика, сравнительно-историческое языкознание, изучающее происхождение конкретных языков и закономерности языковых изменений, вполне успешно развивается.
Конечно, чего-то совершенно нового, революционного нет. Появляются лишь новые инструменты, связанные с компьютеризацией, которые очень помогают современным лингвистам. Но я бы не сказал, что в лингвистике, в науке как таковой, что-то поменялось. Она лишь обогатилась инструментами и новыми возможностями. Жаль только, что, как я уже говорил, сокращается языковое разнообразие, а значит страдает объект изучения.
Интервью проведено при поддержке Министерства науки и высшего образования РФ и Российской академии наук.