На Forbes Woman вышло интервью профессора факультета социологии, содиректора программы «Гендерные исследования» Анны Тёмкиной. Социолог рассказала, действительно ли в России ситуация с гендерным балансом лучше, чем на Западе, что мешает женщинам делать карьеру, о навыках социальной рефлексии, женских объединениях и многом другом.
Приводим текст интервью полностью:
— Есть мнение, что в России ситуация с гендерным балансом лучше, чем на Западе, потому что у нас женщины раньше оказались вовлечены в политическую и трудовую деятельность. Так ли это?
— Ответ на этот вопрос — и да, и нет. В вопросе гендерного равенства Советский Союз действительно опередил многие страны. Право на аборт, труд, независимость личности, избирательное право — все это советские женщины получили или первыми, или одними из первых. Радикальным был рывок в равном доступе к образованию.
Но когда мы сейчас, в начале XXI века, говорим о правах, мы имеем в виду в первую очередь индивидуальные права, права личности. В Советском Союзе при разговоре о правах речь шла о чем угодно, только не о правах личности. Женщина была освобождена и эмансипирована для государства, выполнения государственных целей социалистического строительства. Социологи называют это «гендерным контрактом»: женщина получила право работать и регулировать репродукцию (кроме сталинского периода, когда аборты были запрещены) для того, чтобы быть рабочей и репродуктивной силой во благо государства. Государству были нужны рабочие руки, рост населения, армия. Женщина была менее зависима от мужчин по сравнению с патриархатными обществами, но зависима от государства.
Со стороны российского государства отсутствует месседж о том, что оно заинтересовано в гендерном равенстве. Эта зависимость проявлялась в тонкой, незамечаемой ткани повседневности. Детские сады, ясли, больницы, поликлиники, продленные дни в школе — почти все, что поддерживало женщину как мать и как работницу, было государственным и безальтернативным. Советская женщина не могла выбрать поликлинику, врача, не могла выбрать роддом — она строго следовала предписаниям. Ее жилье и жилье ее семьи было государственным, его нельзя было купить на свободном рынке. Благополучие зависело от места работы и проживания, к которым жестко приписывались распределяемые государством блага. Таким образом, права женщины в советское время вовсе не были связаны с тем, что понимает под правами либеральное общество. И хотя сейчас у нас потребительское общество, в котором популярна неолиберальная идеология, государственные и общественные институты сохраняют многие советские черты. Современная российская женщина во многом является наследницей советской женщины.
С одной стороны, российская женщина достаточно и давно эмансипирована. Это позволяет проблематизировать вопрос о феминизме, мы часто слышим: «Чего вам не хватает? У вас все права уже есть! Ну, по мелочи чего-то, может, не хватает — но вы что, хотите шпалы таскать?» С другой стороны, женщина эмансипирована в первую очередь как мать, и именно в этой роли получает поддержку от государства, которому она нужна как функция, исполняющая демографическую политику. В каком-то смысле это состояние противоположно индивидуальным правам, потому что индивидуальное репродуктивное право подразумевает, что женщина сама решает, иметь ли ей детей, и никого, кроме нее, это не касается. В России это касается всех, от депутата до гинеколога. Женщина оценивается по признаку репродукции: «А ей еще рожать», «А что же вы хотели после родов?»
Современное положение женщины в России представляет собой причудливую мозаику. Но ее отдельные элементы объединяет одно важное обстоятельство: со стороны государства отсутствует месседж о том, что оно заинтересовано в гендерном равенстве. Закон о гендерном равенстве трижды пытались принять и трижды отклоняли. Этот закон — рамка, которая позволяет нам рассуждать и о домашнем насилии, и об абортах, и о контрацепции. Но такого послания о заинтересованности в гендерном равенстве своим гражданам и гражданкам российское государство не дает. Хотя и нельзя сказать, что оно дает только консервативные послания — как я уже говорила, это сложная мозаика.
— При этом от эмансипированных (пусть и частично) женщин часто можно услышать: «Не нужны нам эти шпалы, хочется быть слабыми».
— Советская женщина была перегружена. Фактически за родительство отвечала она. Это не значит, что мужчины совсем не брали на себя эту ответственность. Но считалось: если мужчина занимается ребенком — хорошо, не занимается — и не надо; отец, уйдя из семьи, часто «переставал» быть отцом, принимать участие в заботе. А женщина не могла перестать быть матерью и фактически несла двойную нагрузку — на работе и в семье.
Сегодняшние молодые люди уже строят свою жизнь иначе, во многом как проект, договариваясь. Они более-менее настроены на гендерное равенство. Однако даже при этом неравенство имеет тенденцию сохраняться и воспроизводиться. Предположим, что пара договорилась о равном разделении домашних обязанностей и равнозначном вкладе в домашний бюджет. Но когда рождается ребенок, мать уходит в декрет на три года. В это время мужчина должен удвоить свои усилия на работе, чтобы в одиночку обеспечивать семью из трех человек. Женщина начинает отставать в карьере и заработке. Если, например, через четыре года рождается второй ребенок, женщина отстает от мужчины в карьере уже на 6-8 лет. А мужчина, если и обрел за это время навыки заботы, то в значительно меньшем объеме, чем женщина. После этого полноценно интегрировать отца в заботу, а мать в карьеру достаточно проблематично. И на этом этапе у женщины часто формируется убеждение: «Ну и хорошо, мне и не нужна карьера, это противоречит женской природе». Чуть позже, когда дети станут подростками, женщина может выдохнуть и вернуться к активной работе, восполняя упущенное. Хотя, поскольку основная ответственность за детей по-прежнему на ней, она, скорее всего, будет выбирать работу с более удобным графиком или расположением, откажется от позиции, предполагающей, например, частые командировки. А потом начнут болеть родители, ей придется ухаживать уже за ними. Так, несмотря на все изначальные эгалитарные установки, партнеры оказываются в ситуации достаточно очевидного неравенства. Конечно, даже в таких условиях можно сделать успешную карьеру, но скорее вопреки, чем благодаря. И это пример изначально эгалитарной пары. В гендерной мозаике встречаются и гораздо более традиционалистские установки. В известном смысле в более «выгодном» положении оказываются те пары, которые изначально не ориентируются на равенство и самореализацию женщины — не происходит перелома, не ломаются ожидания.
— Но из-за того, что женщины отвечают за воспитание, заботу, опеку — как в семье, так и в различных институтах, от детского сада до «собеса», многие считают, что «у нас вообще матриархат».
— Давайте смотреть на индикаторы. У кого в стране зарплаты больше — у мужчин или у женщин? Кого больше во власти? Структурного матриархата нет.
О «матриархате» (в кавычках, потому что это уже слишком заезженный термин) зачастую говорят тогда, когда обнаруживают «власть» женщин в сфере интимности или в приватной сфере, власть матери. В сексуальной сфере, в родительстве женщина может приспосабливаться и манипулировать: «Мой заработок ниже, но зато я буду распоряжаться тем, кто имеет доступ к детям». Это так называемся патриархальная сделка — определенные женщины получают выгоды и в патриархатной системе как матери, как объекты сексуального желания.
При этом нельзя сказать, что одни женщины борются с патриархатом, а другие только и делают, что пользуются его благами. Мы по-разному ведем себя в разных ситуациях, которые по-разному определяют наше положение. Надеть пальто удобнее самой, но кто ж откажется от помощи в перетаскивании тяжелого чемодана. Наша жизнь, наша рутина пронизана ритуалами (они часто воспроизводят гендерное неравенство) и одновременно — борьбой за власть и ресурсы, в том числе через приспособление и транслирование консервативной (гендерно традиционалистской) повестки. Здесь есть и поколенческий разрыв, но он не стопроцентный, потому что многие и в молодом поколении усваивают патриархальные ценности, которые сейчас еще и очень сильно маркетизированы.
— Если единственная женщина в совете директоров говорит: «А мне никто не мешал, я никакой дискриминации не заметила» — это «ошибка выжившего» или нежелание признавать проблему?
— Думаю, это отсутствие навыка социальной рефлексии, которая вообще для нашего общества очень характерна. Мы многие вещи видим либо черными, либо белыми, даже когда пытаемся мыслить критически. Своя ситуация может быть благополучной — в конце концов как советское, так и постсоветское общество дает женщинам возможности для самореализации, у нас разрешено многое из того, что запрещено в других странах. Но за собственным успехом можно не заметить ситуацию другого человека. Ресурсы распределены в обществе очень неравномерно. Легко достичь многого, если ты училась в хорошей школе, поступила в престижный вуз. А если ты родилась в провинции? А если в неблагополучной семье? А если для того, чтобы получить образование, приходилось работать в ночные смены? А если у тебя рано родились дети, потому что в свое время тебя не научили пользоваться презервативами (потому что якобы нельзя даже произносить это ужасное слово при подростках, оно на них разлагающе действует)?
— Помогут ли изменить ситуацию всевозможные женские объединения — например, бизнес-клубы для женщин?
— Если говорить в самом общем виде, то простого ответа на этот вопрос не существует — ни отрицательного, ни положительного. Это очень контекстуально обусловленный процесс. Все зависит оттого, кто, где, когда это делает. В разных обществах и в разные исторические периоды это может иметь совершенно разный смысл и приводить к совершенно разным результатам.
Объединяться можно и нужно по любому поводу, по которому мы готовы объединиться и который касается актуальных для нас тем. Солидарность важна. Важная составляющая объединения — то, что когда-то в западном феминистском движении было названо ростом сознания: когда при обсуждении каких-то явлений возникает понимание, что это не твоя личная проблема, с которой надо идти к психотерапевту, а общая. Общая — значит, социальная. Общая — значит, политическая. Значит, за ней стоит нехватка идеологии, какого-либо ресурса или каких-либо возможностей. Так, например, произошло с семейным насилием: буквально в последние пару лет в России о нем заговорили как о социальной и политической проблеме, а не индивидуальной, сугубо семейной.
Но не всякое объединение способствует такому (феминистскому) росту сознания. Круг женщин может работать над совсем другой повесткой — ну, скажем, над вопросом: «Как найти и удержать богатого мужа», «Как управлять мужчинами?». Если у женщин нет возможности добиваться власти процедурным способом, им остается или менять свое положение в обществе, или приспосабливаться к нему. Приспосабливаться безопаснее, проще, социально одобряемо. Это приспособление включает маневрирование и манипулирование: если нет реальной власти, значит, будет подковерная борьба.
В патриархальном обществе для того, чтобы получить «право на карьеру», надо доказать свою «женскую состоятельность». В этом смысле женские клубы совершенно непредсказуемы. Они могут бороться против гендерной дискриминации, а могут, наоборот, объединяться под лозунгом «мы — слабый пол». Или мозаично сочетать и первое, и второе. Это зависит от множества факторов, включая культурный капитал и характер отношений в данной организации или в данной среде.
Но при этом, с кем бы ни взаимодействовала женщина в социальных процессах или в личной жизни, всегда будут темы, которые ей проще, удобнее, безопаснее обсуждать в кругу других женщин.
— Один из аргументов сторонников гендерных квот — важность позитивных примеров. Об этом говорят, например, авторы немецкого законопроекта о гендерных квотах: чтобы изменить ситуацию с гендерным балансом, нужны ролевые модели. Вы согласны?
— Говоря о ФРГ, я бы согласилась, что ролевая модель важна. А в наших условиях — не уверена, что ей не устроят обструкцию за то, что у нее, например, нет детей. Или за то, что она лечилась от депрессии. Или еще за что-нибудь. Я помню рассказ Галины Старовойтовой о том, как она — давно еще — шла к трибуне и услышала, как кто-то сказал: «Посмотрите, какие у нее ноги кривые». Она-то женщина сильная, ее это не слишком взволновало, но сам факт симптоматичен. Беспроблемных биографий не бывает, любого человека можно в чем-нибудь да упрекнуть, но в женщине-лидере недостатки будут выискивать.
С другой стороны, в России мне пока сложно представить женщину, которая, добившись успеха, скажет: да, мне важна именно карьера, я многого добилась и этим горжусь, а все остальное не важно. Скорее всего, она не забудет перечислить всех, кто ей помогал — что может быть правдой, но смещает фокус с ее собственной агентности на агентность ее окружения. Или другой вариант — женщина рассказывает, как много успевает: и работать, и детей растить, и пироги печь, и за собой следить. Казалось бы, какое отношение дети и пироги имеют к карьере? Но в патриархальном обществе для того, чтобы получить «право на карьеру», надо доказать свою «женскую состоятельность», слабость, готовность к самопожертвованию. А отсюда недалеко и до позиции «жертвы», хотя это и противоположный полюс. Ее потом могут использовать в качестве аргумента харассеры, говоря, что женщина «сама напросилась».
— Звучит довольно мрачно. Есть ли шанс на перемены?
— Есть, и я вижу их последние пару лет. Я вижу все больше и больше женщин и, кстати, мужчин, которые серьезно интересуются фем-повесткой и относятся к этому не как к каким-то шуточкам. Вижу усиление общественной рефлексии — она шла последние лет 20, но раньше была как бы загнана в гетто довольно узкого культурно-академического круга. Вижу, как меняются стереотипы и нормы поведения. ъ
«Женщин вообще» не существует — есть женщины разных классов, разного возраста, разных этнических групп. Правда, все это происходит в цифровой реальности, то есть внутри интернета. Здесь очень просто устанавливать социальные связи. А в это время в материальной реальности, где находятся наши тела, напротив, сильна консервативная, патриархальная политика.
— В материальной реальности сейчас пандемия, и симптоматично, что больнее всего она ударила по женщинам.
— Это так. И одновременно — я и мои коллеги не успеваем выступать на всевозможных площадках, где нас просят рассказать про гендер, феминизм и так далее. Спрос на эту тему растет, и это, конечно, повышает общественную рефлексию. Это важнейшее условие перемен. Другое условие — ресурсы, и с ними хуже, хотя общаться в интернете можно с минимумом ресурсов.
Говоря о гендерном разнообразии, важно помнить, что женщины очень разные. «Женщин вообще» не существует — есть женщины разных классов, разного возраста, разных этнических групп. Есть женщины-мигранты и женщины-беженцы. Есть женщины с разной сексуальностью. Очень многим из них не хватает трибун, но как только их голоса начинают звучать, это пространство рефлексии становится разнообразным. Появляются новые исследования, меняется картина мира.
Помните, я говорила про советское наследие? При всех недостатках нашего образования у нас оно массовое и достаточно качественное. Образование — очень важная вещь для социальных сдвигов. И этот ресурс у нас есть. Так что есть и шанс на перемены.
Оригинал материала на сайте Forbes.