ДИСКУРСЫ О СВЯТОТАТСТВЕ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ: ПРОБЛЕМЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

ЕВРОПЕЙСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ

ЦЕНТР АНТРОПОЛОГИИ РЕЛИГИИ

Исследовательский проект «Богохульство, кощунство и святотатство в русской культуре XVIII – XXI вв.: дискурсы, нарративы и практики» при поддержке гранта Российского научного фонда № 21-18-00508, https://rscf.ru/project/21-18-00508/

 

ДИСКУРСЫ О СВЯТОТАТСТВЕ В РУССКОЙ КУЛЬТУРЕ: ПРОБЛЕМЫ И ПЕРСПЕКТИВЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

13 декабря 2021 г., ауд. 210, 14.00–21.00

ПРОГРАММА И ТЕЗИСЫ СЕМИНАРА

 

Заседание 1. 14.00–17.00

Александр Панченко (ЕУСПб / ИРЛИ РАН). Богохульство, кощунство и проблема ритуальной агентности

Существующие в современной антропологии теории и методы исследования ритуала разнообразны. К их числу, в частности, относится анализ ритуальной коммуникации со специальным вниманием к «агентности» реальных и воображаемых участников ритуального процесса, то есть к их когнитивным и социальным статусам и возможностям, определяющим порядок и полномочия в сфере поведенческих стратегий и принятия решений. Такой подход позволяет понять, каким именно образом ритуал формирует и воспроизводит различные представления о субъектности, характерные для того или иного сообщества. Эта «агентная» модель не подразумевает отказа от идей Э. Дюркгейма и возвращения к концепции Э. Тайлора, где ритуал рассматривался как средство коммуникации с «духовными существами». Вера в духов или сверхчеловеческих агентов здесь оказывается вторичной по отношению к возможным социальным, психологическим или когнитивным функциям ритуала, формирующим поведенческие стратегии его участников. Специфика представлений о ритуальной агентности, характерных для конкретной культуры или эпохи, зависит от типологии ритуальных действий и их функций. В этом контексте идеи, мотивы, практики и т. п., связанные с трансгрессией сакрального и ее возможными последствиями, позволяют выявить не только космологические и моральные ожидания, ассоциирующиеся с не- или сверхчеловеческими агентами, но и функциональную специфику широко понимаемой ритуальной деятельности. В этом смысле представляется важным сравнительный анализ представлений о ритуальных агентах и взаимодействии с ними в религиозной и секулярной культуре. В российском контексте это сравнение подразумевает в том числе и анализ советской и постсоветской гражданской ритуалистики, где персонифицированные сверхъестественные агенты (икона, святой / святая) и т.п. заменяются аллегорическими (Свобода, Родина), коллективными (предки / потомки, жертвы войны, нация) или сверхчеловеческими (политические лидеры) персонажами. Можно предположить, что представления о святотатстве и «оскорблении религиозных чувств», характерные для постсекулярной религиозной культуры, в существенной степени обусловлены особенностями гражданской обрядности с ее специфическими типами ритуальных агентов.

Екатерина Хонинева (ЕУСПб / ИЛИ РАН). Иконоборческие тенденции в перспективе исследований семиотических идеологий: «протестантская» и «барочная» линзы

В исторических исследованиях религии наиболее разработанными сюжетами иконоборческого противостояния, безусловно, являются два классических примера – иконоборческое движение в Византии 8-9 вв. и реформационное движение, охватившее Европу в Раннее Новое время. Оба этих сюжета относятся к истории христианства и характеризуются не только и не столько последовательным разрушением сакральных объектов, сколько сопровождающей эти вспышки насилия в отношении религиозной материальности эскалацией богословского и философского теоретизирования – со стороны иконоборцев и их оппонентов. В современной антропологии религии различные актуальные события, связанные с агрессией или пренебрежением в отношении материальных объектов с определенной ценностью, нередко сравниваются с этими классическими сюжетами – подобная аналогия может служить как теоретическим инструментом, так и сугубо эстетическим. Ввиду значительного влияния протестантизма и секуляризма на эпистемологические основания антропологии религии и, в частности, христианства, неудивительно, что именно «протестантская линза» в исследованиях типологически схожих с иконоборчеством сюжетов оказывается приоритетной. Одним из наиболее востребованных концепций, применяющих к анализу подобного этнографического материала, является концепция «семиотических идеологий», предложенная антропологом Веббом Кином (Keane 1997). Теоретическая позиция Кина во многом обусловлена американской традицией семиотической антропологии, вдохновленной Романом Якобсоном, с одной стороны, а с другой – теоретическими разработками французского ученого Бруно Латура (Latour 1993). Для анализа противостояния различных семиотических идеологий для Кина ключевыми оказываются понятия «очищения» (work of purification) – процесса последовательного зонирования онтологически различных сущностей и «морального нарратива модерна» – типа исторического воображения, предполагающего обязательное развитие человеческой личности через освобождение от разного рода фетишей. Однако, судя по всему, иконоборческие тенденции не могут и не должны быть сведены к процессам очищения и освобождения.

Антропология христианства, несмотря на призывы ряда исследователей к расширению аналитических горизонтов за счет обращения к православию и католицизму, все еще остается по своей сути антропологией пятидесятников и евангеликов (Bialecki, Haynes & Robbins 2008; Cannell 2005; Robbins 2014). Как наследие трудов Макса Вебера о социальных последствиях Реформации для секуляризационных процессов и утверждения авторитета науки (Weber 1930; Merton 1938), эта «протестантская линза» во многом обусловливает исследовательский фокус на вопросах значения, а не материальной формы, познания, а не чувствования. Антрополог Биргит Майер в одном из недавних сборников по антропологии католицизма призывает начать использовать в наших исследованиях и «барочную линзу». Но в этом остроумном критическом замечании можно обнаружить, во-первых, редукцию католицизма к его главному стереотипу и некоторый анахронизм (Meyer 2017). Средневековое и пост-реформационное католичество, выступающее здесь в качестве идеального типа, не отражает тех этнографических реалий, в том числе связанных с материальными и рациональными аспектами религиозной жизни, которые стали результатом масштабных политических изменений в Католической церкви XX века. Во-вторых, опасность использования «барочной линзы» состоит в том, что исследователь может начать определять как иконоборческие любые тенденции в отношении реформации сферы сакральной материальности. Доклад посвящен эпистемологическим импликациям использования реформационной и контрреформационной аналогий в исследованиях семиотических идеологий «иконоборчества» и «иконофилии». В качестве этнографического примера здесь выступает социальный контекст рецепции реформ Второго Ватиканского Собора (1962-1965) и литургической реформы (1969) в Католической Церкви и остро-негативная реакция на эти изменения со стороны консервативной группы католиков-традиционалистов, определяющие эти реформы как кощунственные по своему характеру.

Никита Петров (РАНХиГС / ЕУСПб). Сакрализация секулярного в современной России: «диспуты» между «мнемоническими сообществами»

В ходе доклада я остановлюсь на применимости режимов социального действия Люка Болтански и Лорана Тевено (1999 и др.) в отношении «секулярного сакрального» в светском обществе. Секулярные сакральные символы становятся видимыми не только благодаря государственной риторике, но и в процессе общественной дискуссии при рассмотрении правовых конфликтов. Правовая «дискуссия» относительно символов памяти о жертвах Великой отечественной в современной России связана с концепцией «великого прошлого», в этой дискуссии актуализируются понятия, на первый взгляд, связанные с осквернением сакрального: «глумление», «надругательство», «оскорбление чувств» и т.п. Таким образом, дискурсивный контроль над такими символами обретают то, что Талал Асад назвал «святостью собственности», а государственной контроль над ними дает право правоприменителям диктовать форму и содержание публичных высказываний (Asad 2008).

Я предлагаю дополнить рассмотрение процессов сакрализации секулярного относительно символов прошлого, используя понятие «нарративных шаблонов» Дж. Вертша (Wertsch, 2002, 2009). Дискурсивные стратегии, уложенные в нарративный шаблон, используют интерпретации и аргументы, которые показывают различия между разными типами «мнемонических сообществ» (говоря словами Вертша): члены одного время от времени игнорируют нарративную схему, члены другого ее последовательно утверждают. Я сомневаюсь, насколько корректно говорить только о двух разных типах такого рода сообществ, это вопрос для обсуждения. Тем не менее, обращение к терминологическому аппарату Вертша становится опорой для моего рассуждении о процессах сакрализации секулярного в современной России.

Заседание 2. 18.00–21.00

Юлия Сенина (ЕУСПб). Семиотический статус портретов советских лидеров

Переосмысление визуальной дореволюционной сакральной культуры привело к построению особой советской визуальности. Как показывает историк Виктория Боннелл, к 1920 году художники-большевики создали отличительные образы, которые включали элементы из различных традиций, но также безошибочно выражали большевистский этос (Bonnell 1997). Такие образы могут быть названы новыми иконами — стандартными изображениями героев и врагов по установленному образцу (подлиннику), имеющими особый семиотический статус. В докладе я хотела бы рассмотреть генеалогию этого статуса, случаи его нарушения и семиотические идеологии с ним связанные.

Степан Дроздов (ЕУ СПб / МАЭ РАН). «Кто благовествует вам не то, что вы приняли, да будет анафема»: сознательное искажение учения как часть представлений о святотатстве в христианских традициях

Доклад посвящен проблеме искажения «Слова Божия» как части христианской риторики о святотатстве. Основу такого представления составляют толкования библейского Послания к Галатам (1:6-8), данные Иоанном Златоустом, Феофаном Затворником, Августином Блаженным и другими отцами церкви, указывающими, вслед за апостолом Павлом, на определенных акторов, сознательно искажающих единственно правильно учение. Данная модель зачастую становилась и продолжает оставаться инструментом для осуждения соседствующих христианских деноминаций, которых авторы текстов обвиняют в святотатстве, а иногда и в ереси. Историческими примерами рассмотрения искажения учения как святотатства, в таком случае, можно считать католическую риторику против средневековых еретических движений, а также взаимные обвинения католиков и протестантов в искажении сути христианства. Сходным образом проявляется данная модель и в риторике, связанной с переводами Библии, а также исправлением неточностей и поздних наслоений.

Такой подход позволяет верующим, с одной стороны, «присвоить» себе право на обладание единственно верным пониманием священного текста, а своим викариям – большую профессиональность в сравнении с коллегами, с другой же – соотнести свою традицию с ранним еще не искаженным христианством. В докладе будут рассмотрены как мнения по этому поводу верующих, так и исследовательские подходы и инструменты, способствующие анализу данного явления как дискурсивной стратегии определения (и осуждения) религиозно-другого. Схожая модель находит проявление и в риторике моих информантов – последователей Православной Церкви Божией Матери Державная – для которых именно сознательное и бессознательное искажение учения Божией Матери выступает основной формой святотатства.

Сергей Штырков (ЕУСПб / МАЭ РАН). Эмоциональные матрицы антисинкретизма: мотив смешения несмешиваемого в нарративах об оскорблении религиозных чувств современных осетинских нативистов

Во вступлении к сборнику о нативистских движениях, сформировавшихся в тех обществах, где широкое распространение получил буддизм, было предложено рассматривать некоторые нативистские инициативы как борьбу с якобы присущим буддизму стремлением включать в себя элементы местных религий, порождая тем самым некие синкретические формы. Подобный взгляд на результат тихой экспансии буддизма предполагает, что если определенная традиция синкретична, то она «нечиста». Подобная густо аксиологически окрашенная позиция объясняет последующие попытки искоренить этот синкретизм во имя воссоздания действительно древнего и «чистого» примордиального идеала (Blezer, Teeuwen 2013: 12).

Представляется, что подобная трактовка «эмных» представлений о норме и идеале религиозной традиции хорошо подходит для описания эмоциональных реакций со стороны осетинских нативистов на усилия православных активистов представить «народные формы» ритуальной жизни (молитва, паломничество, создание визуальных образов) в качестве естественного формата существования православия в культуре осетин. Данные трактовки «духовной культуры осетинского народа» воспринимаются не только как колониальное насилие, но и как своего рода противоестественное смешение того, что органически несовместимо. Характерный пример работы этой логики – дискуссия о мощах святых. Само это выражение представляется нативистам оксюмороном, дурным парадоксом. Это болезненное переживания смешения основывается на опыте строгого и последовательного разделения и разведения обрядов, локусов и режимов повседневного обихода, направленных в одном случае на работу со смертью и мертвыми, а во втором, напротив, – на обеспечение благополучия живых. Христианами, таким образом, усваивается «естественная» невосприимчивость к базовым принципам классификации, что трактуется в качестве чуть ли не основного признака их асоциальности.

 

Фото: L'ange du Seigneur combat les troupes du roi d'Assyrie qui ont blasphémé contre lui par Holbein, Hans, 1497?-1543, https://numelyo.bm-lyon.fr/f_view/BML:BML_02EST01000A16HOL000480/